Жизнь замечательных устройств

Такое доказательство вполне устраивало многих учёных мужей того времени, которых ничего не заботило кроме логичности объяснения и красивой с точки зрения риторики демонстрации; а сжигание древесины позволяло продолжать ценить Аристотеля как величайшего мастера логики всех времён и народов. Однако люди, которых заботила не столько теория и стойкость системы логических доказательств, а, скорее, практика: непосредственно работавшие с изменяющимися веществами ремесленники — красильщики, гончары, винокуры и металлурги — интуитивно догадывались о том, что свести объекты их ремесла к четырём аристотелевским первоэлементам вряд ли можно. Тем не менее, поскольку эти уважаемые люди не были обучены ни логике, ни риторике, окажись они за кафедрой тогдашнего университета, они не смогли бы связно изложить свои взгляды на природу вещей, ну а поскольку они относились к ограниченному в те времена в правах третьему сословию, вероятность предоставления ученой трибуны была нулевой.

Алхимики, сообщество которых было ещё более замкнутым и секретным, тоже не во всём разделяли идеи Аристотеля, особенно те, кто считал, что им удалось разработать способ превращения металлов в золото. Бойль считал большую часть мошенниками, дурачившими почтенную публику, но при этом не то чтобы не исключал возможность превращения металла в золото, но и сам пытался получить драгоценный металл, ближе к концу жизненного пути даже сообщив о том, что достиг заветной цели носителей тайного знания (об этом упоминалось в одной из предыдущих глав).

Бойль не относил себя ни к алхимикам, ни к представителям научно-преподавательского истеблишмента того времени, ни, конечно, к ремесленникам. Он был одним из представителей нового «гибридного» поколения учёных своего времени — мыслителей-практиков, которые не только штудировали древние тексты и могли расшифровывать даже самые сложные алхимические метафоры, но при этом ещё и отлично владели экспериментальным мастерством и чувствовали себя свободнее в лаборатории (ну а лаборатории они организовывали в своих собственных домах). Самой интересной задачей Бойль считал разработку новых лекарственных средств — ту область химии, революционные изменения в которой произошли за столетие благодаря Филиппу Ауреолу Теофрасту Бомбасту фон Гогенхайму, более известному как Парацельс, и его последователям-ятрохимикам.

Последователи Парацельса часто обвиняли университетские медицинские школы и городские гильдии аптекарей в некомпетентном монополизме, считая, что их лекарства приносят больше вреда, чем пользы. «Монополисты от традиционной медицины» того времени, в свою очередь, обвиняли последователей Парацельса в пренебрежении врачебных канонов, составленных ещё Гиппократом и Галеном, но при этом скрепя сердце признавали, что иногда запрещенные снадобья ятрохимиков работали лучше тех разрешенных средств, которые готовили «сертифицированные» аптекари из гильдий. Временные и бессистемные успехи ятрохимиков были связаны с тем, что последователи Парацельса считали, что лекари в первую очередь должны полагаться на результаты наблюдения и опыт, а не на труды мыслителей, живших сотни и тысячи лет назад. Правда, следует отметить, что ятрохимики — современники Бойля, как и Йоханнес Баптиста ван Хельмонт, голландец, по трудам которого Бойль знакомился с трудами Парацельса, — принимали парацельсковскую идею о важности эмпирического подхода, не разделяя при этом его теории на строение всего сущего. Парацельс отвергал идеи Аристотеля о четырёх первоэлементах — ему были ближе идеи Гебера, которые, правда, успели слегка измениться. К 17-му веку алхимики-герменевтики считали первоэлементами не только философскую серу — принцип горючести и философскую ртуть — принцип текучести, но и философскую соль — принцип твёрдости и негорючести. Любопытно, но ятрохимики, как и приверженцы Аристотеля, считали, что их вариант строения мира можно доказать с помощью огня.