Жизнеописание Хорька

Охотник поначалу скупо пояснял, показывал, но Хорек чуял дело с полуслова, и на ходу, в лесу, они не разговаривали – в тишине шли, в тишине подбирались к облаянной собаками птице, били ее для наживки, вынимали из капкана куницу – шкурка в день почиталась большой удачей, белковали. Разговоры случались перед сном, когда, устроившись на лежанке, Виталий курил, отхлебывал чаек, рассказывал. Хорек слушал – своей жизнью делиться он не хотел, и Виталий, усвоив это, лишний раз не терзал вопросами. Хорошо они зажили – спокойно и слаженно.

17

Мирная жизнь продолжалась недолго – месяц-полтора. Пока приглядывались, притирались, все шло сносно, и работа была не в тягость, и принести лишнее ведерко воды, разогреть или сготовить обед Хорьку не составляло труда, – он таскал, рубил, готовил, лазил по пояс в снегу за добычей; охотник занимался только шкурками – сортировал, мездрил, сушил, пересчитывал, прикидывал, сколько выручит денег. Хорек понял: делиться с ним Виталий не собирается. Это было бы понятно – вся жизнь охотника зависела от зимней удачи. Хорек жил в зимовьях, питался, пек оладьи за счет охотника, ел его сало, грыз его сухари – драгоценней подарка в лесу не придумаешь, но и пахал ведь как негр, в ответ ласкового слова не слыша. Виталий считал: раз объяснил – повторять не следует, и, случись у Хорька заминка, взрывался, выходил из себя и долго еще матерился под нос, сопел дорогой: «Узел, вишь, не завязать ему, падло интернатское, привык бабьи на ботинках вязать».

Часто вечером, уединившись, Хорек вязал узлы: прямой, рифовый, простой штык, штык с обносом, шкотовый, – добивался Виталиевой простоты: «Раз – готово – намертво!» Такое учение сберегало лесное время, а главное, когда счет шел на секунды, незнание могло дорого обойтись. Оскорбляли лишь невнимание и суровость.

Он учился – скрипя зубами, вязал мокрые, ледяные концы. Они даже снились ему по ночам – Хорек просыпался в холодной испарине и, еще сонный, замороченно вращая глазами, соображал: справа петля, под низ суй, внахлест, и дернул, или нет... – падал на тюфяк, отключался.

С узлами он таки разобрался, но ни «молодец», ни «спасибо» в ответ не получил. Виталия самого наставляли жестоко, а что до криков, раздраженья по мелочам, матерщины – прошлое с его начальниками и начальничками потрепало нервы Виталию изрядно. Где-то под Архангельском, в деревне, в какой, правда, Хорек не запомнил, жила у него семья – жена и двое детей, но видел их Виталий наездами – летом промышлял рыбу, собирал на сдачу ягоду, зиму просиживал в лесу. Он спасался от мира и как шпынял и терпел рядом работавших на него лаек, так вскоре стал обращаться и с Хорьком, чуть если потеплее.

Любимая Виталиева присказка была: «Жизнь заставит – в замполиты пойдешь». Этих – брехал, платных стукачей – он в свои годы нагляделся на Северном флоте, когда ходил за рыбой.

Словом, оба оказались себе на уме, и возникшее противостояние начало еще только подтачивать установившиеся отношения. Виталий показал ему, как обшить ватник, но колол себе пальцы цыганской иглой Хорек сам. Виталий лишь посмеивался в бороденку. День посмеивался, второй, потом смастерил из жести наперсток – вроде пожалел, но мог ведь и сразу – Хорек запомнил. Он все запоминал.

Хорек любил посидеть вечером у окошка, глядел во тьму – Виталий терпеть не мог пустопорожнего безделья, специально находил работу, иногда и вовсе не нужную. Однажды, когда глазурованный лес приплясывал за окном, он приказал натаскать еще дров.

– Не пойду, угрелся, – отрезал Хорек.

– Как не пойдешь, я, что ль, должен? – Охотник заорал, набряк, что свеклина, рванул его с койки, завалив попутно стол, отвесил затрещину – Хорек отлетел к самой двери. – Без разговорчиков на флоте, понял? Как меня батя учил, так и ты... Да-авай!

Хорек не поднимался.

– Встать, кому говорят!

– Ты – не батя! – Хорек наконец встал, шагнул к крюку, снял ватник. Оделся, прибрал свою кружку, ружье, пристегнул патронташ, влез в лямки рюкзака. Виталий наблюдал молча. – Спасибо за хлеб-соль, но ты не батя, ясно? – повторил Хорек и протянул ему компас с руки.

– Ты что, очумел, на ночь глядя, остынь! – Охотник сводил на мировую, но Хорек положил компас на табуретку, вышел на двор. Виталий выскочил за ним с ружьем.

– Я зла не держу, но пахать как негр больше не намерен – проживу, как жил, а ты заходи в гости, милости просим.

– Стой, чума, стой, говорю! В лес ночью не отпущу!

– Луна... – Хорек ткнул пальцем наверх, – а хочешь – стреляй. – Он двинулся к лесу.

– Козел! Козел детдомовский, здесь тебе не пионерский лагерь! – Виталий бесновался у избушки, гонял некстати подвернувшихся перебуженных собак. Собаки скулили. – Вернись, лося забьем, лося-а-а-а...

Эхо долго гоняло звук. Знакомой, нахоженной лыжней Хорек спешил в свой барак. Сразу схлынуло зло, свобода пьянила. Порхающий снег был сладок, как эскимо. Четыре часа хода, и он уже прислонился к дверному косяку, жадно ловил воздух ртом, на лбу застывали капельки пота. Ветер холодил щеки, звезды и луна источали неистовый аромат: если б только он умел – завыл бы от восторга!