Жизнеописание Льва

Мы опять встречаемся с Петром у Низами. Петр признаётся, что незадолго до исчезновения Лев прописал его. «Но я ничего не трогаю в квартире, — говорит Петр. — Только кошек повыгонял, не люблю их, воняют».

Иногда я встречала их — деваху с соломенными волосами и прозрачноглазого неандертальца — на улице. Они гуляли под ручку, и деваха нежно звенела своим голосом-колокольчиком. После того как они проходили мимо меня, они смеялись. Но невозможно было доказать, что они смеялись по моему поводу, к тому же некому и незачем.

Еду на дачу Льва, к соседу. «Как вы думаете, — спрашиваю его, — может быть, Лев юродствует?» Он смотрит на меня удивленно и ничего не отвечает. Я понимаю, что он ничего не знает про юродивых. Покидаю его и иду на дачу Льва. В комнатах холодно, как на улице. Постоянно слышны звуки: какое-то потрескивание, поскрипывание. Рояль покрыт слоем промерзшей и слипшейся рухляди. Открываю крышку, нажимаю ноты. Раздаются дребезжащие звуки; некоторые клавиши молчат. Я иду на кухню и вижу, что пшена в кастрюльке нет, лишь чуть-чуть на стенках, а на столе лежит ложка с налипшими остатками.

На крыльце оглядываюсь, пытаясь понять, где Лев кормит птиц, — может быть, я найду там какой-то знак? В конце тропинки появляется крупный грязно-белый кот с тяжелой головой. Я смотрю на него и тем самым заставляю его посмотреть на меня. Посмотрев, он поспешно скрывается в колючих кустах. Иду за ним, но кусты непреодолимы.

Мысль о возможном юродстве Льва занимает меня. Я звоню Жене. «В наше время феномен юродства отсутствует», — отвечает он. «Почему?» — спрашиваю я. «Из-за изменения сознания общества. В том смысле, что общество невоцерковлено. Некому маркировать юродивых как юродивых». — «А там, среди них, в церковной среде?» — спрашиваю я. «Василий Блаженный внутреннего назначения? — говорит он. — Да нет, вряд ли». — «Я скучаю по тебе», — говорю я. На том конце трубки странная тишина, абсолютно беззвучная, неживая.

Встречаю в метро страшного человека, страшного. Молодой парень с коричневой от грязи кожей, одетый, видимо, в чужую одежду, которая велика ему и сползает. Он стоит на полусогнутых ногах, держится одной рукой за поручень, в другой у него пластиковый пакет, который вот-вот выскользнет из пальцев. Несмотря на явно долгий срок бродяжничества, его густые волосы лежат на голове относительно аккуратной шапкой, да и лицо — человека не из подонков общества, скорее студента, начитанного, воспитанного. Но абсолютно отсутствующий взгляд. Очевидно, что он не понимает, где находится. Иногда он оглядывает вагон, и в его черных бессмысленных глазах тем не менее читается отчаяние. Возможно, ему нужна помощь, но он страшен, я не решаюсь к нему подойти. Я украдкой смотрю на него и думаю о Льве. Я уже почти уверена в его добровольном исчезновении, связанном либо с развившимся безумием, либо с осуществлением непостижимого для меня намерения.

В одну из ночей у меня случилась истерика, первый раз в жизни. Я ходила по комнатам и громко хохотала. Мой смех разбудил папу. Он дал мне воды, усадил, обнял и долго сидел рядом. Я сильно плакала, потом перестала: мне сделалось хорошо. Несчастье переживается легче, когда ты не один. Жаль, что обычно папа ведет себя отстраненно; нам с Митей кажется, что он привязан к нам не больше, чем мама, оставившая ему нас при разводе.

Потом папа оделся и пошел наверх. Он спустился довольно быстро: ему не открыли.

Опять еду на дачу. Наверное, в этом нет смысла, но мои силы на исходе, и я не могу придумывать новые пути поиска — только повторяю прежние. Правда, одну новую вещь я делаю — распечатываю на работе фотографии Льва с просьбой сообщить о нем и своим телефоном. Расклеиваю их в Газетном, но оттуда они быстро исчезают — надо думать, Петр их снимает. Возможно, он напрямую не виноват в исчезновении Льва, но он, конечно же, не заинтересован в его возвращении.

Я также расклеиваю свои листовки на платформе и по пути следования на дачу Льва. Сосед говорит, что это пустое занятие.

Обхожу церкви вокруг дома Льва. В одной нахожу батюшку, отца Леонида, к которому Лев часто ходил. Отец Леонид мне нравится — он немолод, у него карие глаза и теплая быстрая речь. Но он не знает ничего определенного насчет Льва. Свою теорию про юродство мне неловко ему озвучить — вроде как я лезу не в свою область.

Дежурная, когда я в очередной раз вызывала полицию, проговорилась, что в той квартире делают ремонт.

Я поднялась туда рано утром, захватив блокнот и ручку, и стала звонить, не снимая руки со звонка. Мне открыла мать. Она выглядела заспанной, из квартиры пахло несвежим. Я сказала, что подам на них в суд. «Вы уж извините», — сказала она, и губы ее скривились в плаксивую скобку. Я попыталась узнать фамилию неандертальца, но она ее не знала или не хотела мне сказать.

Еще раз еду в Газетный. Петр больше не хочет со мной общаться. Он открывает, но разговаривает через щель; на лестничной клетке очень темно; серая щетина на лице Петра давно превратилась в небольшую бородку. Я все спрашиваю и спрашиваю обо Льве, а Петр молча смотрит на меня.