Жизнеописание Михаила Булгакова

19 декабря. «Вечером – Дина Радлова (художница, жена Н. Э. Радлова. – М. Ч.). Потрясающий разговор. Сама заговорила о Мишиной работе над Пушкиным (я так и не поняла, откуда она узнала об этом), советовала не работать с В. В. – „вот если бы ты, Мака, объединился с Толстым (т. е. с А. Н. Толстым. – М. Ч.), вот была бы сила!“ Миша: „Я не понимаю, какая сила? На чем мы можем объединиться с Толстым? Под ручку по Тверской гулять будем?“ Дина: „Нет! Да ведь ты же лучший драматург, а он, можно сказать, лучший писатель…“ Спрашивала о содержании пьесы. Миша сказал, что это секрет». Секреты, тайны, подозрения – все это все время витает в разговорах Елены Сергеевны с мужем, отражается в записях ее дневника. Повсюду они готовы были видеть – и с каждым годом все интенсивнее – загадки, зловещие предзнаменования, и нередко это оправдывалось. Что касается А. Толстого, резкое отношение к нему Булгакова с годами усиливалось; отталкивало главным образом повседневно-бытовое (кутежи и проч.) и писательское поведение: Толстой не чурался халтуры – особенно в драматическом роде, и темы их здесь порой пересекались. Так, пьеса Толстого и Щеголева «Заговор императрицы» была, в сущности, реализацией (по материалу!) раннего московского замысла Булгакова – исторической драмы о Распутине, Николае II и проч. (в описываемый момент возникло и пересечение на теме Пушкина, о чем мы еще упомянем). При этом Булгакова, несомненно, раздражало невнимание к источникам (Елена Сергеевна передавала нам его слова о «Петре I»: «Такой роман я мог бы написать будучи запертым в пустую комнату, без единой книги»), раздражала и слишком резкая эволюция взглядов на исторического деятеля (С. А. Ермолинский вспоминает, как Булгаков сравнивал рассказ 1918 года «День Петра», пьесу «На дыбе» и роман – и делал не украшающие автора выводы). Владение же разными пластами русской речи – одна из самых сильных сторон таланта А. Толстого, – возможно, по роду его собственного таланта, оставалась им не оцененной или вовсе не замеченной. В сюжетике же, изобразительности и энергии стиля он был не слабее – и это знал.

22 декабря. «Вообще все эти дни Миша мучается, боится, что не справится с работой: „Ревизор“, „Иван Васильевич“ и надвигается „Пушкин“».

24 декабря у Булгаковых – елка для детей Елены Сергеевны, так напоминающая ему, видимо, дом на Андреевском спуске, младших братьев, с которыми привелось расстаться так рано и навсегда. «Сначала мы с Мишей убрали елку, разложили под ней всем подарки, потушили электричество, зажгли свечи на елке – Миша заиграл марш – и ребята влетели в комнату. Сережка за дверью волновался до слез – не мог дождаться. Дикий визг, топот, крики! Потом, по программе, спектакль. Миша написал текст по „Мертвым душам“ – две сценки – одна у Собакевича, другая – у Сергея Шиловского. Я – Чичиков, Миша – Собакевич. Потом я – Женька, а Миша – Сергей… Миша для роли Сережи надел трусы, Сергеево пальто, которое ему едва доходило до пояса, и матроску. Красный громадный рот». Спектакль смотрят домашние. «Успех. Потом – ужин с пельменями и с рождественскими сластями».

И снова 28 декабря Елена Сергеевна записывает с горечью: «Я чувствую, насколько вне Миши работа над „Ревизором“, как он мучается с этим. Работа над чужими мыслями из-за денег. И безумно мешает работать над Пушкиным. Перегружен мыслями, которые его мучают. К 9 вечера – Вересаевы. Работа над пьесой. Миша рассказывал, что придумал, и пьеса уже видна. Виден Николай, видна Александрина, и самое сильное, что осталось в памяти сегодня, сцена у Геккерена – приход слепого Строганова, который решает вопрос – драться или не драться с Пушкиным Дантесу». И поздняя приписка в дневнике – об авторской трактовке сцены – по памяти: «Символ – слепая смерть со своим кодексом дуэли убивает».

Слепота – одна из важнейших характеристик в художественном мире Булгакова; являясь еще в начале 1920-х годов в виде одного из излюбленных портретных образов (всадник с незрячими глазами в «Красной короне»), в начале 1930-х она осмысляется главным образом как слепота властителей, не видящих значения творцов – художника, философа. Напомним авторскую медитацию о Людовике XIV в романе «Мольер»: «Он был смертен, как и все, а следовательно – слеп. Не будь он слепым, он, может быть, и пришел бы к умирающему, потому что в будущем увидел бы интересные вещи и, возможно, пожелал бы приобщиться к действительному бессмертию».

В тот же день, 28-го, Елена Сергеевна записывает: «…зовут вахтанговцы (уже заинтересовавшиеся в это время пьесой о Пушкине. – М. Ч.) встречать у них Новый год. Но мы не хотим – будем дома». 31 декабря. «Кончается год. И вот, проходя по нашим комнатам, часто ловлю себя на том, что крещусь и шепчу про себя: „Господи! Только бы и дальше было так!“»