Жизнеописание Михаила Булгакова

В Большом шли премьеры оперы «Кармен», в одном из московских театров начались спектакли по новой пьесе Афиногенова «Салют, Испания!» – с лета 1936 года «испанская» тема стала актуальной.

В среде собратьев Булгакова – московских писателей – литературный быт начала 1920-х годов давно уже заменился иными формами цехового существования. Сам же он не сросся с ними, не мыслил себя иначе как на дистанции.

«Вечером в клубе ДССП встреча испанских гостей, – записывал 18 ноября в своем дневнике И. Н. Розанов. – Председательствовал Лахути, который вызвал улыбку присутствующих, когда сказал „пушкинский“ вм. „пушечный“ (подготовка к столетию со дня гибели поэта уже вошла в русло государственных циркуляров, и имя Пушкина без конца поминалось всуе. – М. Ч.). На стенах были лозунги, над испанскими переводами которых накануне много трудилась Ксения (вернулась в 2 ч[аса] н[очи]). Утром обнаружилась перемена. По совету писателя Финка были сняты вопросительные знаки, перевернутые перед фразами[140]. Кс[ения] возмутилась безграмотностью». Выступал испанский штукатур, «говорил о 9 месяцах тюрьмы за чтение „Железного потока“. Трогательная минута, когда он передал значок испанской народной милиции Серафимовичу 〈…〉 Хором пели „Мы рождены, чтоб сказку сделать былью“. Из русских говорили Тамара Иванова – от совета жен писателей, и Вишневский».

Запись в дневнике Елены Сергеевны, сделанная через несколько дней, звучит полемически по отношению к неизвестному ей дневнику современника и с вызовом к более широкому общественному контексту. «Массируемся ежедневно. Разговариваем о своей страшной жизни. Читаем газеты. Испанские события меня не интересуют. С меня достаточно моей жизни. Вечером М. А. на „Кармен“».

26 ноября у Булгакова были гости – И. Ильф, Е. Петров, Сергей Ермолинский, с женами. «За ужином уговорили Мишу прочитать сценарий („Минина“), – записывала Елена Сергеевна. – М. А. прочитал первые два действия. Слушали очень хорошо. Мне очень нравится Петров. Он очень остроумен. Это – первое. И кроме этого, необыкновенно серьезно и горячо говорит, когда его заинтересует вопрос. К М. А. они оба (а главным образом, по-моему, Петров) относятся очень хорошо. И потом – они настоящие литераторы. А это редкость»

В конце ноября Большой театр откомандировал Булгакова вместе с Мелик-Пашаевым на несколько дней в Ленинград – для прослушивания клавира «Минина и Пожарского». В первый раз за время жизни с Еленой Сергеевной он уезжал один, жена его провожала. За два дня его отсутствия она послала ему три шуточные телеграммы – таков был стиль отношений. «Без него дома пусто», – записано в дневнике 30 ноября.

1 декабря Булгаков вернулся домой. Ленинград, в котором последний раз он был летом 1933 года, теперь «произвел на него самое удручающее впечатление. Публика какая-то провинциальная, отсталая». Эти определения имели многосложный смысл – в том числе и буквальный. Переселение значительной части коренных петербуржцев в места, значительно удаленные от Ленинграда, происходившее зимой 1934–1935 и весной 1935 года, заселение освободившихся квартир новыми жителями, по многочисленным свидетельствам, имело вполне зримые последствия – сменился сам физиономический облик городского населения, везде были иные люди, иные лица, чем в 1933 году. Да и те, что остались в своих квартирах, сильно изменились за эти тяжелые для города годы. «Исключительно не понравились ему в этот приезд Р[адлов]ы», – записала Елена Сергеевна. «Единственным светлым моментом было слушание оперы. Асафьев, по словам М. А., играет необычайно сильно, выразительно… М. А. страшно понравилась и музыка, и то, как Асафьев ее исполнял». Явились наконец-то какие-то радостные ожидания. 20 декабря из Ленинграда привезли клавир, Булгаков вносил последние поправки в текст либретто. 27 декабря музыку слушали Керженцев, Ангаров, С. Городецкий, дирекция театра. Со слов Булгакова Елена Сергеевна записала «высказывания, носившие самый сумбурный характер.

Ангаров: А оперы нет!

Городецкий: Музыка никуда не годится.

Керженцев: Почему герой участвует только в начале и в конце? Почему его нет в середине оперы?

Каждый давал свой собственный рецепт оперы, причем все эти рецепты отличались друг от друга».

Но теперь уже Булгакова ничем, казалось, нельзя было ни удивить, ни раздражить – он прошел через огонь и воды, и медные трубы его не пугали. «Мне очень понравилось, что М. А. пришел оттуда в 3 часа ночи – в очень благодушном настроении и все время повторял: „Нет, они мне очень понравились“. Я спрашиваю, а что же будет? – По чести говорю, не знаю. По-видимому, не пойдет».

Под звуки оркестра Большого театра, в котором он был теперь своим человеком, начинался для Булгакова 1937 год.

«Новый год встретили дома. 〈…〉 Были подарки, маски, сюрпризы, большие воздушные мячи. С треском разбили Миша и Сергей чашки с надписью 1936-й год… В 2 часа ночи пришел Сергей Ермолинский поздравить нас, звонили Леонтьевы, Арендты… Мелики. Дай Бог, чтобы 37-й год был счастливее прошлого!»