Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

«Уличный мальчишка», — говорила теперь мама, когда злилась на него, не зная, что и улица не приняла сына до конца и что за воротами Душан нередко чувствовал себя одиноким, понимая, что мальчики не полностью доверяют ему, видя, что бывает он мрачен, угрюм и высокомерен, бегает хуже других, устает и что нет у него простоты и легкости в общении. Видя, как он важно вышагивает, возле ворот в белой рубашке с наглухо застегнутым в жару воротом, даже взрослые не могли не улыбнуться желанию Душана выделиться, и кто–то назвал его «маленький имам» [6].

Упрямый и обидчивый, он сказал себе: все, что за воротами, принимать близко к сердцу не обязательно, если любовь к дому и родным — долг, то перед улицей, когда смеется она над тобой, можно захлопнуть двери и уйти в себя, обидели — несколько дней выдержать, не выходить, пока не забудется обида или же виноватые мальчики не позовут обратно к себе и не признают его права быть равными с ними во всем — играх, дерзких и грубых выходках. Те два или три дня, когда он добровольно заточал себя дома, вовсе не были скучными и нестерпимыми, как для Амона, если его в наказание не пускали за ворота. Душан воображал себя Юсуфом Прекрасным, брошенным злыми братьями в колодец, но поднявшимся благодаря страданиям на такую высоту почета и уважения. И вот, прочувствовав весь этот путь — от унижения до возвышения, с каким удовольствием спешил Душан потом простить братьям, и это чувство сострадания и доброты к прощенным было столь сильным, что он плакал, переживая втайне, перед сном, — ведь, причинив ему страдания, братья тоже настрадались, и как прекрасно, что не мстит он мелко, а прощает…

Если мальчики стучали в ворота и звали его опять на игры, маленький имам с удовольствием замечал по их лицам, что, хотя и считают его слабым, нелюдимым, смеются, все же не хватало им той доли мягкости и доброжелательности, которые Душан вносил в их среду своим присутствием, искренне страдая над поранившим руку, над избитым или обманутым. А в те минуты, когда пересиливал всегдашнюю робость и рассказывал истории из «Хазори як шаб» и видел, как братья, которых он простил великодушно, смотрят на него как на самого умного и знающего, радости его не было предела, и Душан смущался, чувствуя, что не выдержать ему на лице строгости, какая бывает у наставника.

Брат Амон был со всеми; сильный, простодушный, он легко сходился и с мальчиками и со взрослыми и не выделялся ничем в своей компании учащихся, местом сборищ и игр которых был тот самый пустырь за домом, где рождались песчаные смерчи, эти ловко скрытые дьяволы. Об Амоне отец любил говорить: «хозяин жизни», Душан же своей впечатлительностью себя утомляет и всех вокруг. И может быть, из–за этого различия Амон очень рано почувствовал неприязнь к брату — ведь окружающие не только отталкивали Душана от себя, но к нему и тянулись, ибо у всех было такое ощущение, что маленький имам личность более интересная и загадочная чем Амон.

Часто злило Амона то, что не признавал Душан власти старшего брата, делал вид, что не нуждается в уличных играх или драчках в его поддержке, и вообще упрямо сторонился всюду Амона, смутно понимая, что стоит хотя бы раз поддаться влиянию старшего, как ничего не останется в нем такого, к чему тянулись мальчики, прельщаясь его спокойствием, чувством собственного достоинства и умом.

— Мне стыдно быть братом слабого, — говорил Амон. — Думаешь, мне не обидно слушать, как все кричат, толкая тебя к воротам: «У маленького имама зуб шатается, у маленького имама штаны лопнули!» Хочешь к нам в компанию? Мы бегаем к бане, и сзади, где поваленный забор, есть дырочка на мутном стекле, и мы смотрим, как купаются женщины…

Душан не понимал, что в этом интересного — подглядывать тайно, как купаются женщины, зато он видел, что, если учащийся приводил на пустырь своего младшего брата или соседского мальчика, еще не доросшего до школы, младший во всем ему прислуживал, бегал за водой, лез на тутовое дерево за ягодами. Ничего, правда, нет дурного в том, чтобы сбегать домой за водой для брата, но ведь это непохоже на простую любезность, старшие говорят грубым, небрежным тоном, желая показать свою власть. А как можно быть подчиненным в одной компании, если в другой тобой нередко восторгаются?

Смотреть же на женщин в бане — запретно, непристойно. Разве может это зрелище купальщиц так взволновать, как слова женщины, которую Душан уже несколько раз видел на, улице. Когда он поливал вечером возле дома, чтобы было прохладно, эта женщина в зеленом платье долго смотрела на мальчика, и мальчик почувствовал, что нравится, — и сказала: «Жаль, ты не мой брат, я бы тебя очень любила…»

Душан от смущения зашел в дом, зато в следующий раз выдержал, когда увидел, что идет она издалека, сделал спокойное и нарочито равнодушное лицо в ожидании встречи много раз учился этому выражению перед зеркалом, — а женщина улыбнулась, и Душан потом долго смотрел ей вслед, жалея, что у нее нет брата.