Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— А как забудешь?.. — хрипло, еле шевеля вздутыми губами, спросил Душан. — Это все ничего, и они ничего, она уже во мне сидит, эта ненависть. Так всегда: если кому–то не удается подавить твою волю, то он все сделает, чтобы ты хотя бы возненавидел себя. Как я сейчас… Я так ненавижу себя, Мордехай, за все… Ты поймешь, ты умница и тонкий…

Потом весь этот свободный от занятий и обязанностей день Душан бродил в одиночестве по всем трем дворам интерната, как бы заново ощущая его холодные коридоры, в которых, как обычно, толпились и курили старшеклассники, постоял на краю спортивного поля, чувствуя, как с каждым часом все труднее становится дышать — тяжесть в груди и в висках. Будто все, с чем он сжился, весь этот быт, ритм и распорядок жизни вновь отдалялись от него, отчуждаясь, и даже подумалось Душану, что, если бы он сейчас вышел за ворота и навсегда ушел из интерната, никто бы его отсутствия не заметил, будто Душана никогда здесь и не было, ни левая, ни правая стена не дрогнула бы, не заскрипела бы без хозяина его кровать. Что это? И почему чувства и мысль занесло в такую крайность? И только когда увидел, как выносят из кабинета Абляасанова стулья, понял Душан, что в какой–то миг что–то исказилось в сознании, сдвинулось, и он стал думать не о своих ощущениях, а об Абляасанове, который завтра навсегда оставлял интернат. С ним так бывало: переживая дурной поступок или обиду, нанесенную кем–то, он неожиданно и не понимая еще этого начинал переживать за кого–то, глядя на все окружающее его глазами, и было это как бы продолжением его собственных ощущений, как случилось сейчас, когда то, что должен был ощущать, прощаясь с интернатом, Абляасанов, сделалось его, Душана, переживанием. А что ему Абляасанов? Разве он любил его или чувствовал привязанность? Ничего подобного, но интересно, как наложились чувства старика на его чувства, и, может быть, чувствовать другого, ставить себя на его место — это и есть понимание ближнего, и это понимание и должно рождать сострадание или желание унизить, сделать зло?

Думая об этом, Душан вышел за ворота интерната и пошел мимо рядов маленького и серого зармитанского базара к пустырю на левый берег речки и остановился, боясь и не желая этого многолюдия, толпы зармитанцев, взрослых и детей, каждый из которых в своих траншеях откапывал кирпичи, складывая их ровными рядами на солнце. От тонких, звенящих кирпичей, которые некогда были стеной и фундаментом дома, шел пар. Прошлой весной кто–то случайно, забивая в землю железный кол и желая привязать на пустыре лошадь, услышал звон и, убрав слой глины, обнаружил сложенную из целых кирпичей стену дома дореволюционной постройки, ушедшего под землю, и вот с тех пор выкапывание на пустыре кирпичей, полусгнивших балок, бревен, некогда покрывавших потолки домов, и даже целых дверей, расписанных орнаментом, стало одним из доходных промыслов зармитанцев. С утра приходили сюда с кувшинами и едой, разделив пустырь на неприкосновенные участки, а вечером более ловкие зармитанцы скупали у своих земляков дневную добычу и увозили на машинах или арбах–двуколках, чтобы перепродать тем, кто строил на другом конце Зармитана дома. Интернатские какое–то время наблюдали за этой суетой на пустыре, сидя на заборах и посмеиваясь, кричали:

— Выше кирку, зармитанцы! Еще выше! — Затем, когда юмор иссяк, стали один за другим, сначала тайком, прыгать вниз, чтобы в час, свободный от занятий, подсобить зармитанцам и заработать на одеколон, сигареты, ремни. Из своих Душан заметил сейчас на пустыре Ирода и Шамиля. Были заняты они тем, что насыпали в корзину глину из траншей, чтобы унести на край пустыря. Увидев Душана, они, довольные, замахали ему, приглашая к себе, но Душан повернулся и ушел обратно, чувствуя ко всему безразличие и апатию.

Не дожидаясь ужина, он лег и лежал так один, не шевелясь, ощущая, как что–то сковывает тело, наливается оно кровью или желчью, становясь тяжелым и чужим, словно отделяется от духа, от сознания, а сознание само, набираясь новой плоти, смотрит на тело в кровати, завернутое с головой в одеяло, как на нечто презренное, ненужное, немощное.

«Да, я так себе противен», — подумалось Душану. Возвращаясь поздно вечером в спальню и видя, что Душан давно лег, мальчики не шумели, не топали, как обычно, а один за другим, стараясь не беспокоить Душана, тихо ложились в свои постели. Душан прислушался, даже вполголоса анекдотов не рассказывали, только Аршак раз подал голос, спросив:

— Пака нет? Ну ясно, ходит, обнюхивает… — И в ответ несколько мальчиков хихикнуло.

Потом послышались в спальне вкрадчивые шаги дежурной тетушки Бибисары, как прошла она между рядами, должно быть удивляясь необычной для этого часа тишине, и Душан ждал, заметит она пустующую кровать Аппака или нет, а когда ушла, бесшумно закрыв боковую дверь, подумал, что Аппак, наверное, так ловко сложил одеяло на своей кровати, в такой форме, будто лежит сейчас под ним.