Жнец

В этот момент Морана позволила себе поддаться чувству благодарности за все, что он делал. Он был не обязан ничего предпринимать. Вообще ничего. Он мог позволить ей тонуть и исчезать в омуте своих мыслей сколько угодно. В конечном счете она сумела бы выбраться, возможно, еще более измотанная, возможно, с душевными ранами, которые не прошли бы еще очень долго. Тристан Кейн мог это допустить. Но не стал. Он бросился прямо в ее бурю, поймал ее, вытащил и остался рядом, служа ей якорем. И для Мораны, которая никогда не полагалась ни на кого, кроме себя, в этом крылось настоящее освобождение, нечто настолько острое, что сердце сжалось в груди.

Послышавшееся покашливание вывело ее из размышлений.

Морана повернула голову на звук, моргнула и увидела Данте, который стоял рядом с ней со стаканом воды в руке и совершенно бесстрастным выражением лица.

Вот черт.

Покраснев до корней волос, Морана поерзала на месте и почувствовала, как онемел зад от того, что она так долго просидела в одном положении, отчего ей стало немного неловко. Она вырвала руки из крепкой хватки, ощутив, как мозоли на его ладонях скользнули по ее мягкой коже, и потянулась за водой.

Тристан Кейн отступил в сторону и убрал руку, но тепло его пальцев еще долго оставалось на коже, запечатлелось на ней в телесной памяти. Морана сосредоточилась на этих отпечатках, на тепле, чтобы сохранять спокойствие.

Поглощая воду большими глотками и смочив внезапно пересохшее горло, она наконец сделала глубокий вдох, когда опустошила стакан и пришла в себя.

– Спасибо, – тихо сказала она Данте, вернув ему стакан, и вытерла ладони о шорты.

Он кивнул, глядя на нее с легким беспокойством:

– Теперь все в порядке?

Морана кивнула в ответ, тронутая его заботой.

– Теперь в порядке. Что… что случилось? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого.

Тристан Кейн молча – как и всегда в последние дни – обошел кухонный островок. На нем были темные брюки-карго, облегавшие его прекрасный зад, и простая темно-синяя футболка, плотно сидящая на груди и подчеркивающая плечи и бицепсы. Он был одет повседневно, будто в ближайшее время никуда не собирался.

А раз Морана смогла все это заметить, значит, точно начала приходить в себя.

Она наблюдала, как он ходит по кухне, открывает холодильник и достает оттуда какой-то маленький предмет.

– У тебя случилась паническая атака, – спокойный голос Данте заставил ее с удивлением развернуться на месте.

– У меня не бывает панических атак! – возразила Морана, отвергая чуждую ей мысль.

Данте небрежно пожал плечами:

– Все когда-то бывает впервые. Твоя психика многое перенесла в последние дни. Так что это был лишь вопрос времени.

Морана возмущенно залепетала, захлопала глазами, вспомнив черноту, тяжесть в груди, невозможность сделать вдох, и поняла, что в самом деле пережила паническую атаку, причем очень сильную. А Тристан Кейн действительно спас ее от собственного разума.

Что-то скользнуло к ней по столешнице, отвлекая внимание.

Морана посмотрела на плитку шоколада, а потом в потрясении метнула взгляд к мужчине, который ее дал.

Он дал Моране шоколадку.

Будто это ничего не значило.

Просто подтолкнул к ней плитку шоколада и ушел.

Морана помнила, как читала в каком-то журнале о мужчинах, даривших женщинам шоколад. О мужчинах, которые хотели с этими женщинами переспать. Он все делал наоборот.

Ее охватило внезапное желание расхохотаться, смешок вырвался прежде, чем она успела его остановить. Она смотрела на эту шоколадку, слышала свой смех, звучавший незнакомо даже для ее ушей и разносившийся по огромному пространству. Морана смеялась так, что заболели щеки, живот, все тело. Смех не должен причинять боль. Но причинял.

Она не могла вспомнить, когда смеялась в последний раз. Не могла вспомнить даже, как тогда звучал ее смех. Однако помнила о том, как одинока и напугана была в детстве, помнила дни, когда у нее щемило в груди. Тогда ей никто не давал шоколад. Никто не держал ее в руках. Никто вообще ничего для нее не делал.

И вот теперь, когда у нее случилась паническая атака, именно этот мужчина дал ей шоколад, чтобы утешить.

По-своему.

По лицу потекли слезы, сливаясь со смехом, и Морана поняла, что теряет самообладание.

Она теряла его по-настоящему.

Была на грани срыва.

И это оказалось просто восхитительно.

На мгновение она полностью зависла во времени, парила где-то между мучительной болью и радостью, между чувствительностью и оцепенением, между сильным беспокойством и безразличием, и это было по-настоящему прекрасно.

В это мгновение она чувствовала себя свободной.

Необремененной своими демонами, ответственностью и прошлым.

Одно мгновение.

А потом оно закончилось.

С прикосновением большой ладони к ее подбородку и пристальным взглядом голубых глаз это мгновение завершилось, преобразилось.

– Ты ничего не должна этим людям.

Низко. Грубо. Резко.

Его слова что-то задели внутри нее.

– И я уж точно ни черта им не должен. Не позволяй им контролировать тебя.

Морана сглотнула.

На его широкой шее выступила вена.