Жнец у ворот

– А если ты не хочешь, чтобы твой народ был уничтожен джиннами и меченосцами, – отвечаю я, – тебе тоже нужны союзники. Причем такие, которые хорошо знают тактику меченосцев.

Мы смотрим друг на друга, как две собаки, которые принюхиваются и никак не решаются подойти поближе.

– Пророк сказал мне кое-что важное незадолго до штурма, – наконец говорю я. – Это касается Князя Тьмы. «Истина о любом живом существе, человеке или джинне, заключена в его имени».

Лицо Лайи озаряет вспышка искреннего интереса.

– Как-то раз Кухарка сказала мне нечто похожее, – говорит она. – Она сказала, что если я узнаю историю Коменданта, я смогу уничтожить ее. И я знаю только одного человека, который может нам помочь.

– Нам?

– Помоги моему народу, Кровавый Сорокопут. – По лицу Лайи я вижу, как дорого ей стоит эта просьба. – И тогда я и мои союзники, мы поможем тебе отвоевать у врагов корону твоего племянника. Но только…

Она внезапно наклоняет голову набок и резко швыряет в меня кинжал, выхваченный из ножен.

– Что за дьявольщина? – Я молниеносно отбиваю клинок в сторону, перехватываю его и бросаю обратно в нее. – Как ты смеешь…

– Я собираюсь ковать серрийские клинки, – спокойно сообщает мне Лайя. – А потом я хочу научиться ими пользоваться. И если я стану союзницей меченосцев, то предпочла бы уметь сражаться, как меченосец.

Я смотрю на нее, приоткрыв рот, и не сразу замечаю легкую улыбку на лице Ливии. Лайя смотрит на спящего Закариаса, потом выглядывает в окно, и по ее лицу пробегает тень.

– Скажи, Кровавый Сорокопут, а ты могла бы научить меня хорошо стрелять из лука?

Передо мной вспыхивает воспоминание. Сильные руки Кухарки, натягивающие тетиву и посылающие стрелу за стрелой в бегущих на нас карконов.

«Я люблю тебя, Лайя», – так она сказала.

Я вспоминаю лицо Лайи, когда Кухарка кричала на нее, приказывая вести меня в пещеры пророков…

Еще более давние воспоминания: ярость Кухарки, говорящей, что она убьет меня, если я причиню вред Лайе…

А когда я исцеляла эту старую женщину, ее едва слышная песня каким-то образом напомнила мне о юной книжнице…

Наконец я все понимаю.

Это ее мать.

Я вспоминаю лицо собственной матери за несколько секунд до ее смерти. «Крепись, девочка моя», – были ее последние слова.

Будь проклят этот мир за то, что он делает с матерями! За то, что он делает с дочерьми… Будь проклят этот мир за то, что силу в нем мы можем обрести только через страдание и утраты. За то, что наши сердца снова и снова вырывают у нас из груди. Будь проклят этот мир, который вынуждает нас выживать!

Я наконец поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с книжницей. Все это время она смотрела на меня. Мы обе молчим. Но в этот миг она видит мое сердце – а я вижу ее сердце.

– Ну, что ты решила? – Лайя из Серры протягивает мне руку.

И я пожимаю ее.

58: Ловец Душ

Обычно призрак не сразу начинает говорить о своем страдании. На это требуется несколько дней, а то и месяцев. Он тяжело переживает свою боль, каждое воспоминание, испытывает приступы гнева и тоски, но самое первое, что он чувствует при попадании сюда – это страх.

Большинство призраков покидает Земли Ожидания довольно быстро. Но в некоторых случаях, когда преступления умершего слишком велики, Маут не отпускает его, пока тот полностью не раскается во всех причиненных им страданиях, не прочувствует эту боль на себе.

Так обстоит дело с призраком Маркуса Фаррара.

Рядом с ним постоянно пребывает его брат, безмолвный и терпеливый. Последние три месяца Зак провел, прикованный к своему живому брату-близнецу, и у него было достаточно времени, чтобы раскаяться за свои грехи. Теперь он просто ждет, когда его брат будет готов к отправке.

Наконец настает день, когда Маут решает, что Маркус уже достаточно страдал здесь. Близнецы тихо приближаются ко мне, подходят с двух сторон. Я заглядываю в них и не вижу ни гнева, ни боли, ни одиночества. Они пусты и готовы к отправке.

Я веду этих призраков к реке и останавливаюсь, чтобы заглянуть к ним в души. Я бесстрастно перебираю их воспоминания и нахожу то, что нужно – счастливый день, когда они, двое детей, лазали по крышам в Силасе, еще до отправки в Блэклиф. Отец тогда подарил им воздушного змея, и они учились его запускать. Ветер был хороший, и змей взлетал высоко в небеса.

Я посылаю братьям это воспоминание, чтобы они спокойно вошли в реку и больше не тревожили меня. Я забираю их темноту – ту, которую взрастил в них Блэклиф, – и Маут поглощает ее. Куда она девается потом, я не знаю. Подозреваю, что эта тьма имеет какое-то отношение к черным водам моря, которые я видел, когда говорил с Маутом, и к чудовищам, населяющим это море.

Когда я снова смотрю на близнецов, я вижу двоих детей, незапятнанных миром. Крепко держась за руки, малыши вступают в воду одновременно.