Жнецы Страданий

Каземат был ничем иным, как длинным-длинным коридором, упирающимся в низкую тяжелую дверь. У этой двери обычно всегда находился один из послушников — сидел на узкой лавке и читал при свете чадящего факела ученический свиток, зубря заклинания. Дверь открывалась внутрь каземата, и за ней таился узкий, круто поднимающийся вверх подземный ход. По этому ходу в казематы притаскивали Ходящих. И послушник, несущий стражу, всего лишь отодвигал тяжелый засов и выдавал пришедшим ключи от пустующих застенков, где пленников надежно запирали, оставляя томиться за двумя решетками.

По чести сказать, Тамир решил, что сегодня крефф назначит его караулить дверь. И от этой мысли весь покрылся мурашками. К мертвякам парень уже попривык, но вот к живым Ходящим… Сидеть с ними под землей, в темноте да еще и наедине, пускай бы и томились они за двумя надежными решетками, ученику некроманта не улыбалось.

Поэтому, когда наставник завел парня в тесное узилище, а не потащил дальше по коридору, он одновременно и напрягся, и успокоился, как бы странно это ни звучало.

Зайдя в темницу, освящаемую тускло горящим факелом, Донатос кивнул в сторону лежащей в дальнем углу кучи тряпья. Юноша подошел и, подняв воняющую гнилью ветошь, увидел перед собой голую старуху с разорванным горлом. Ученик, только думавший про себя о том, что уже попривык к виду мертвых, в ужасе отшатнулся, закрыв глаза.

— Ну чего опять морду воротишь? — недовольно спросил крефф. — Этой дурище волк глотку порвал, сегодня труп только привезли. Проведешь обряд упокоения, приберешь, завтра в покойницкую отдадим. Пусть Ихтор с Майрико своих дуралеев учат.

Ничего нового во всем этом не было. В Цитадель, случалось, привозили покойников. Обычно это были одинокие люди, у которых не осталось родни, которая могла бы их упокоить, и деревня с радостью избавлялась от такой хлопотной и накладной беды — отдавая усопшего проезжим магам. Те брали за это сущие гроши, тем самым избавляя поселение не только от лишних трат, но и от угрозы в виде бродячего мертвеца.

Однако испугало и отвратило от мертвой старухи Тамира не это.

— Наставник, я не смогу, — прошептал юноша. — Никак не смогу.

И отступил к выходу.

— Баб, что ль голых не видел? — усмехнулся некромант и цепко удержал пытавшегося ускользнуть ученика за плечо.

— Она матушке моей ровесница, не смогу…

Пальцы, стискивавшие плечо сжались с такой силой, что послушник охнул.

— Прикажу, и мать родную упокоишь, а потом поднимешь и еще раз упокоишь, — сказал Донатос а, как камнем припечатал: — Отчитаешь старуху со всем прилежанием — жить останешься, а нет — завтра тебя упокаивать будут. Все что нужно — вот в этом сундуке, — крефф кивнул куда-то в угол и, не тратя больше времени на разговоры, оставил парня наедине с уроком.

Лязгнула решетка, потом другая, проскрипел ключ в замке, а скоро шаги наставника стихли, и в каземате стало слышно лишь капанье воды, да трудное дыхание юного некроманта.

Тамир долго простоял у стены, заставляя себя подойти к той, что так напомнила мать. С горем пополам, парень пытался взять себя в руки. Ему следовало обмыть тело, зашить безобразную рану, заплести косы, прочесть заговор, но вот только сил на все это не было.

Не мог он заставить себя прикоснуться к покойнице, не мог, хоть убей! Как после такого-то Айлише в глаза смотреть? Как прикоснуться к нежному девичьему телу, когда перед мысленным взором будет стоять вот это — мертвое, безобразное?! А пуще того, как перед матерью родной после такого предстать? Все равно, что ее саму нагой видел, а не чужую старуху!

Но еще страшнее был гнев наставника… Поэтому, кое-как совладав с собой, Тамир начал обряд. Найдя возле двери кувшин с водой, а в сундуке чистую тряпицу, смыл кровь с испещренных морщинами щек, стараясь не смотреть ниже. Умом он понимал, что покойница должна предстать перед богами чистой, но вот сердце наотрез отказывалось принять занятие не достойное парня. Не дело это, чтобы глаза молодого смотрели на то, что старики скрывают под одеждой. И тошнило, и мутило от этого сильнее, чем от чего бы то ни было. Зажмурившись, послушник обмывал нагое тело, с содроганием касаясь дряблой кожи, обвисшей, сжавшейся от старости груди… И так ему было стыдно, словно его застигли занимающегося непотребством посреди людной улицы.

Обмыв старуху, Тамир расчесал свалявшиеся седые волосы, заплел их в две косы. В сундуке нашел узелок с одежей, которую собрали для усопшей сельчане — простая домотканая рубаха, вязаные носки… Закончив обряжать мертвую, юный некромант срезал тонкую прядь седых волос, бросил в пламя факела и начал читать заговор. Не с первого, да и чего греха таить — не со второго раза получилось у него не перепутать слова. Но справился кое-как. Закончив отчитывать, полоснул себя ножом по ладони и кровью начертал на стопах покойницы обережные знаки. Ладанку на шею вздевать не стал, поскольку тело еще не скоро придадут земле.