Жнецы Страданий

Айлиша не могла плакать. Разучилась. Она поднялась с пола, запахнула куртку. Столкнулась в дверях с возвратившимся Рустой.

— Ну что, помогла девке?

— Помогла. На столе деньги.

И она вышла, плотно закрыв за собой дверь.

Яркий зимний день ослепил белизной сугробов и солнцем. Холодный ветер ударил в лицо. Лекарка задохнулась. Ее швырнуло в сугроб, на колени. Ноги отказывались повиноваться, будто на спину навалилось все ее пережитое, невыплаканное и оттого неосмысленное горе. Сердце ходило в груди тяжкими толчками, в голове шумело, к горлу подкатывала тошнота, но во рту было сухо.

Девушка незряче зачерпнула снега, обтерла им лицо, пытаясь прийти в себя, но не почувствовала ни холода, ни талой воды на щеках. Кто-то поднял ее, поставил на ноги. Что-то спросил. Она что-то ответила. Не поняла что, но голос звучал спокойно.

Развернулась. Пошла прочь. Дышать было трудно. В ушах шумело, на темя словно легла раскаленная ладонь. Уйти от людей, ото всех.

Потому что память, разбуженная запахом зелий и колдовством, разбуженная Даром Айлиши, ее кошмарами, усталостью, страхом, память услужливо разворачивала перед девушкой полотно событий.

Целительница брела, сама не зная куда, кажется, поднималась по какой-то лестнице, круто уводящей вверх. А в себя пришла в небольшой захламленной комнате с узким высоким окном.

Северная башня.

Девушка опустилась на ледяной подоконник. В окно задувал сквозняк, холодил мокрое лицо, заставляя кожу индеветь и гореть.

Что она делает здесь? Девушка из рода Меденичей. Полоборота назад помогала она юной девке вытравить плод. Охотно помогала, уверенная, что так будет правильно, что лишь это есть верный путь.

Так, как решили однажды Ихтор, Бьерга, Майрико.

Она не дрогнула, убивая чужое дитя. Пусть и жизнь ему дали против воли матери, пусть и страшное было у этой жизни начало, но оно было! И дитя было! И жизнь была. И кто знает, кем бы стал нерожденный ребенок? Может, единственным утешением матери? Может единственным утешением кому-то еще, кто из-за Айлиши так и пройдет жизненный путь в одиночестве и тоске?

Чем же лучше юная целительница самих креффов?

Что ждет ее дальше?

Ребенка своего она уже скинула. И новому не бывать, то ясно читалось в речах наставников.

И Тамир — ее свет, ее радость, ее ясное теплое пламя — остынет в мрачных подземельях. Уже остывал. И она остынет. Разучится сострадать, сожалеть, любить. Не будет более звучать в ее снах голос совести — плач младенца. Не вспыхнет сердце от нежности, не заболит от тоски.

Нет, не ребенка ее лишили. Души. Вырвали ее с кровью, с болью, опоив зельями, одурманив колдовством.

Айлиша закрыла глаза. Дыхание стало ровным. И жизнь возвращалась в тело. И сердце перестало выпрыгивать из груди, а голова больше не болела. Девушка открыла глаза, провела рукой по коротким кудрявым волосам. Что ж.

Посмотрела в окно, отмечая про себя и заснеженную торжественность черных деревьев, и замерзшую ленту реки вдали. Хорошо. И сугробы искрятся под ярким солнцем. День сегодня на редкость. Зябко только, после пробежки.

Она встала на подоконник.

Зима ликовала! Столько солнца и света ни разу не было в нынешнем месяце. Внизу, далеко внизу распахнулись ворота. Потянулся из Цитадели обоз, увозя в одной из телег счастливую молодуху с заветными травками и опустевшим кошельком. А, может, к лучшему все?

Так же плывут облака, свистит ветер под древними стенами, искрятся сугробы, шумит лес. И воздух. Такой обжигающий, такой свежий. Разве изменится хоть что-нибудь? Не станет таким синим небо? Перестанут качаться под ветром столетние сосны? Не наступит весна?

Нет. Ничего не изменится.

И с легкой душой. Без сожалений. Без горечи. Айлиша сделала шаг вперед.

* * *

— Держи его!

— Тамир, успокойся. Успокойся!

Он не слышал их. Не понимал, что ему говорят. Он рвался к распростертому на снегу телу, стряхивая с плеч тех, кто не давал двинуться с места. Хрипел от раздирающей легкие боли, от застрявшего в горле беззвучного крика, от удушья. Перед глазами все было багрово-красным. И в этой кровавой пелене он видел только неловко распростертую девушку. Изломанную, изуродованную.

— Клесх! Клесх, помоги!

После этого крика воздух вокруг Тамира словно окаменел. Ни двинуться, ни рвануться. Как букашка застывшая в смоле.

— На меня смотри.

Он повел шалыми глазами, не понимая, кто к нему обращается, не зная, зачем его слушаться.

— Смотри на меня.

Парень глядел слепыми зрачками. Крефф боевых магов крепко держал его за плечи.

— Вот так. Слышишь меня?

Тамир тяжело кивнул, медленно возвращаясь в тело, в разум.

— Ты сейчас к ней подойдешь. Сам. Никто тебя не будет держать…

— …Клесх! — кто-то вознегодовал его самоуправством, но маг не обратил внимания.

— Я сказал, никто тебя не будет держать. Ты сам к ней подойдешь. Спокойно. И не будешь орать и биться. Ты подойдешь, посмотришь и уйдешь. Понял?

Тяжелый трудный кивок.

— Если примешься блажить, я сам тебя вырублю. Понял?

Снова кивок.

Каменная тяжесть распалась. Оцепенение ушло.

— Иди.

Кто-то попытался осторожно взять Тамира за руку. Он не заметил, кто. Не глядя, отшвырнул от себя руку и пошел туда, где…