Жнецы

Вынутый из мирка своей любимой автомастерской, отрезанный от заведенного порядка, который вот уже столько лет поддерживал его по жизни, Уилли ловил себя на том, что слишком много думает. С мыслями приходили сомнения, за ними огорчения, а с огорчениями приходил позыв накатить (он, собственно, никуда не девался, просто дремал), и накатить больше, чем того требовал благоразумный расчет поднять себе настроение. Звучит как парадокс, но Уилли по своей натуре был одиночкой. Счастливее всего он чувствовал себя в окружении людей и в роли, для которой годился больше всего: добрый доктор, одетый в синий комбез с нагрудником, со смазкой на руках, поглощенный процессом интимного общения с прихворнувшим четырехколесным другом. Какая-то внутренняя часть Брю при этом могла уютно отступать, растворяться в уютном понимании того, что необязательно полностью погружаться во всю эту рутину, и в этот момент на автомате врывалась другая его часть и позволяла активировать иную роль – чуточку своенравного и чудаковатого, но вполне радушного хозяина. Без этого второго персонажа, в котором он временно растворялся, Уилли грозила бы участь потерять нечто самое лучшее в себе, причем окончательно и бесповоротно.

В силу этих причин их с Арно даже по воскресеньям частенько можно было застать в мастерской, где они под приглушенную музычку по радио что-то там мастерили, с благодушно-увлеченным видом и в перемазанных маслом спецухах возясь каждый на своем месте. Благо работа имелась всегда. При своей заслуженной репутации нехватки в клиентуре, желающей прибегнуть именно к их услугам, Уилли с Арно не испытывали. Сказать по правде, рабочее рвение у Уилли подстегивалось еще и желанием рассчитаться с займом, полученным бог весть когда от Луиса. Уилли хотя и испытывал к нему благодарность за ту судьбоносную помощь, но ощущать себя на финансовой привязи было ему поперек души. Деньги, как известно, отбрасывают тень на любые отношения, а отношения Уилли с Луисом явно не вписывались в разряд обычных.

Взять хотя бы то, что Уилли в курсе, чем занимается Луис, но при этом делает вид, будто этого не замечает; осознает, что руки его благодетеля в крови, но вынужден закрывать глаза и на это. А недавнее нападение на мастерскую и понимание, что они с напарником чуть не погибли, вносило в отношения с Луисом дополнительный осадок. Вместе с тем прерваться окончательно этой связи, похоже, не дано, поскольку связывали их не только деньги. А потому, даже отделившись финансово, Уилли должен заявить о своей независимости на каком-то другом, уже и не денежном уровне. И в тайной, им самим не до конца осознаваемой глубине, Уилли вкладывал в оплату своего долга некое другое, более символичное значение, словно бы она, эта оплата, представляла собой самое что ни на есть фактическое, окончательное разделение, к которому он втайне стремился.

Ну а пока в своем родном чумазом окружении, среди насквозь знакомых предметов и запахов, о таких материях можно и позабыть. Это его место. Здесь у Уилли имелась цель, осмысленность. Здесь он мог быть собой и даже чем-то немножко бо́льшим. И это ощущение после той атаки необходимо восстановить, утвердить по-новому. Вторжением тех двоих вооруженных людей оно было попрано, но, возвратившись сюда на законных правах и используя мастерскую по прямому, достойному назначению, Уилли с Арно как будто очищали ее от той запятнанности.

В конечном итоге партнеры вынудили Луиса пусть и нехотя, но согласиться, воспользовавшись тем, что на их сторону встал Ангел. На руку оказалось то, что в определенных вопросах он чувствовал себя просто обязанным занимать позицию, противоположную Луисовой, – хотя бы для того, чтобы тот не зарывался (и неважно, насколько его позиция была на тот момент разумна). В данном смысле Ангел с Луисом мало чем отличались от других пар по всему свету: «милые бранятся – только тешатся». Однако Ангел еще и понимал Уилли глубже, чем Луис. Он чувствовал, как много значит для него автомастерская и как то бандитское нападение его разгневало и потрясло.

Ангел понимал: для Уилли приемлемей погибнуть от пушки в своей родной мастерской, чем мирно скончаться дома в постели. Можно даже заподозрить, что самым сокровенным желанием для Брю было бы кончить жизнь под каким-нибудь достойным по своей вальяжности творением американской технической мысли, над которым он сам в свое время имел честь потрудиться. Скажем, под реликтовым «Плимутом Фурией» 1962 года, а если совсем уж повезет, то под двухдверным «Доджем Роялом» 1957‑го (невольно напрашивается аналогия с мифом о русской императрице Екатерине Великой, почившей под жеребцом, с которым собиралась совокупиться).