Жорж

В тот же миг дверь открылась, вошел Жорж и остановился, опираясь на дверь; он был так бледен, что Пьеру Мюнье на мгновение почудилось, будто это тень от его сына, которую он вызвал и которая возникла перед ним. Поэтому он не бросился к сыну, а отступил назад.

- Во имя неба, - прошептал он, - что с тобой, что случилось?

- Ранение тяжелое, но, успокойтесь, отец, не смертельное, вот видите, я стою на ногах, правда, долго стоять не могу.

Затем он слабым голосом произнес:

- Ко мне, Лайза, помоги.

И упал на руки негра. Пьер Мюнье бросился к сыну, но Жорж уже потерял сознание.

С присущей ему необычайной силой воли Жорж, несмотря на слабость, почти умирая, хотел показаться отцу здоровым - на этот раз не из чувства гордости, но лишь потому, что знал, как любит его отец, и боялся, что, если тот увидит сына на носилках, его может поразить смертельный удар. Не слушая уговоров Лайзы, он встал с носилок, на которых негры по очереди несли его, пробираясь по ущельям горы Пус. С нечеловеческим усилием, подчиняясь могучей воле, преодолевающей физическую немощь, он поднялся, уцепился за стену и, стоя, предстал перед отцом.

Как он и предполагал, это успокоило старика.

Лайза стоял в углу подле буфета, опираясь на ружье, и, то и дело поглядывая на окно, ожидал наступления рассвета.

Другие негры, бесшумно удалившиеся, после того как перенесли Жоржа на диван, теснились в соседней комнате, по временам просовывая свои черные головы в дверь. Некоторые расположились возле дома, перед окнами; многие были ранены, но, казалось, никто не думал о своих ранах.

С каждой минутой число негров возрастало, так как беглецы, рассыпавшиеся во все стороны, чтобы не попасть в руки англичан, подходили к дому Мюнье разными дорогами, один за другим, словно заблудившиеся овцы, которые возвращаются в стадо. В четыре часа утра вокруг дома собралось около двухсот негров.

Тем временем Жорж пришел в себя и попытался успокоить отца, но голос его был настолько слаб, что, как ни радовался старик, он попросил сына замолчать; затем он спросил, куда ранен Жорж и какой врач перевязывал рану; улыбаясь, слабым движением головы Жорж указал на Лайзу.

Известно, что некоторые негры в колониях славятся как умелые хирурги; иногда даже белые колонисты предпочитают обращаться к ним, а не к профессиональным врачам. Дело объясняется просто: эти первобытные люди подобны нашим пастухам, которые часто отнимают пациентов у самых опытных докторов, постоянно находясь в царстве природы и постигая, так же как звери, некоторые ее тайны, неведомые другим людям. Лайза слыл на острове замечательным хирургом; негры объясняли его знания тем, что он постиг тайну магических заклинаний, представители же белой расы считали, что он знает травы и растения, названия и свойства которых не известны никому другому. И Пьер Мюнье успокоился, узнав, что рану сына перевязывал Лайза.

Между тем близился час рассвета. С каждой минутой Лайза, казалось, все сильнее беспокоился. Ждать дольше было нельзя; под предлогом, что хочет пощупать пульс больного, он подошел к Жоржу и тихо произнес несколько слов.

- О чем вы спрашиваете и что вы хотите, дорогой друг? - спросил Пьер Мюнье.

- Вы должны знать, чего он хочет, отец: он хочет, чтобы я не попал в руки белых, и спрашивает меня, чувствую ли я себя достаточно хорошо, чтобы меня можно было перенести в Большие леса.

- Перенести тебя в Большие леса! - воскликнул старик. - Такого слабого, нет, это невозможно.

- Но ведь другого выхода нет, отец, иначе меня арестуют у вас на глазах, и...

- Что им нужно от тебя? Что они могут тебе сделать? - спросил встревоженный Пьер Мюнье.

- Они желают, отец, расправиться с ничтожным мулатом, осмелившимся бороться против них и, может быть, в какой-то момент заставившим их дрожать от страха. Что они могут со мной сделать?! О! Самую малость, - улыбаясь произнес Жорж, - они могут отрубить мне голову в Зеленой долине.

Старик побледнел и задрожал всем телом, охваченный негодованием. Затем он поднял голову и, глядя на раненого, прошептал:

- Схватить тебя, отрубить тебе голову, отнять от меня моего мальчика, убить его, убить моего Жоржа! Только за то, что он красивее их, смелее их, образованнее... Пусть-ка они придут сюда!..

И с отвагой, на которую еще пять минут назад казался неспособным, старик ринулся к карабину, пятнадцать лет висевшему без применения на стене, схватил его и воскликнул:

- Да, да! Пусть придут и тогда поглядим! Вы лишили бедного мулата всего, господа бледнолицые, - лишили его самоуважения. - Он помолчал. - Если даже вы лишили бы его жизни, то и тогда он не произнес бы ни слова, но вы хотите отнять у него сына, чтобы посадить в тюрьму, чтобы пытать его там, отрубить ему голову! Ну, господа белые, приходите, и тогда посмотрим. Пятнадцать лет в нас зреет ненависть; приходите же, настало время свести с вами счеты!

- Прекрасно, дорогой отец, прекрасно! - воскликнул Жорж, приподнявшись на локте, лихорадочно блестящими глазами глядя на старика, - прекрасно! Теперь я узнаю вас!