Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

И Антонио, наполовину с его согласия, наполовину силой, вытащил из рук Бобра табуретку, едва тот успел приколотить к ней последний кусок бамбука.

— Теперь, — продолжал Антонио, — я спел песню и очень устал. Но я расскажу вам историю и устану еще больше, и было бы справедливо, если бы я сначала съел что-нибудь и набрался сил, не так ли, Тукал? Не так ли, Папаша? Не так ли, Бобр?

— Это справедливо, — в один голос ответили трое уплативших подать.

Тут испугался Камбеба.

— Но мне нечего положить на зубок, — сказал Антонио, показав свои челюсти, сильные, как у волка.

Камбеба почувствовал, что волосы у него встали дыбом, и машинально протянул руку к очагу.

— Значит, будет справедливо, — продолжал Антонио, — если Камбеба даст мне банан, как вы думаете?

— Да, да, это будет справедливо, — крикнули в один голос Тукал, Папаша и Бобр, — да, справедливо, дай банан, Камбеба!

И все голоса подхватили хором:

— Банан, Камбеба!

Несчастный Камбеба с растерянным видом посмотрел на присутствующих и бросился к очагу, чтобы спасти свой банан, но Антонио остановил его и, удерживая Камбебу одной рукой с силой, какую трудно было в нем предположить, другой рукой схватил веревку с крюком, на которой поднимали мешки с маисом, и зацепил крюк за пояс Камбебы. В ту же минуту он дал знак Тукалу потянуть за другой конец веревки. Тукал постиг замысел Антонио с проворством, делающим честь его сообразительности, и Камбеба внезапно почувствовал, что его отрывают от земли и что он под улюлюканье всей компании стал подниматься кверху. Примерно на высоте десяти футов Камбеба повис, судорожно протягивая руки к злосчастному банану, но отнять его у своего врага у него теперь не было никакой возможности.

— Браво, Антонио, браво, Антонио! — закричали все присутствующие, изнемогая от хохота, в то время как Антонио, отныне полновластный хозяин предмета пререканий, осторожно раздул золу и вытащил дымящийся банан, в меру поджаренный и потрескивающий так, что у зрителей потекли слюнки.

— Мой банан, мой банан! — воскликнул Камбеба с глубоким отчаянием в голосе.

— Вот он, — сказал Антонио, протянув руку в сторону Камбебы.

— Я слишком далеко и не могу его взять.

— Ты не хочешь его?

— Мне его не достать.

— Тогда, — продолжал Антонио, дразня несчастного, — тогда я его съем, чтобы он не сгнил.

И Антонио начал снимать кожуру с банана с такой комичной серьезностью на лице, что хохот присутствующих перешел в судороги.

— Антонио! — крикнул Камбеба. — Антонио, прошу тебя, отдай мне банан, этот банан для моей несчастной жены, она больна и не может есть ничего другого. Я его украл, он мне был очень нужен.

— Краденое добро никогда не идет на пользу, — наставительно ответил Антонио, продолжая чистить банан.

— А! Бедная Барина, бедная Барина, ей нечего будет есть, она будет голодна, сильно голодна.

— Бо пожалейте же этого несчастного, — сказал молодой негр с Анжуана, среди всеобщего веселья остававшийся серьезным и печальным.

— Я не такой дурак, — сказал Антонио.

— Я не с тобой разговариваю, — заметил Базим.

— А с кем же ты разговариваешь?

— Я говорю с людьми.

— Так вот, а я говорю с тобой: замолчи, Базим.

— Отвяжите Камбебу, — решительно заявил молодой негр с таким достоинством, которое оказало бы честь даже королю.

Тукал, державший веревку, повернулся к Антонио, не уверенный в том, должен ли он повиноваться. Во Малаец, оставив этот немой вопрос без ответа, повторил:

— Я тебе что сказал? Замолчи, Назим! А ты не замолчал.

— Когда пес лает на меня, я ему не отвечаю и продолжаю свой путь. Ты пес, Антонио.

— Берегись, Назим, — сказал Антонио, качая головой, — когда здесь нет твоего брата Лайзы, ты беспомощен и не посмеешь повторить того, что сказал.

— Ты пес, Антонио, — повторил Назим, вставая.

Негры, сидевшие между Назимом и Антонио, раздвинулись, так что благородный негр с Анжуана и отвратительный Малаец оказались на расстоянии десяти шагов друг против друга.

— Ты говоришь это, когда стоишь в сторонке, Назим, — сказал Антонио, стиснув от гнева зубы.

— Я скажу это вблизи, — вскричал Назим, одним прыжком оказавшись рядом с Антонио, и, гневно раздувая ноздри, с презрением произнес в третий раз:

— Ты пес, Антонио.

Белый человек бросился бы на своего врага и задушил бы его, если у него на это хватило бы сил. Антонио же сделал шаг назад, изогнулся, как змея, готовая броситься на добычу, незаметно вытащил нож из кармана куртки и открыл его.

Назим заметил это движение и понял намерение Антонио, но, не сделав ничего, чтоб защититься, он стоял, безмолвный и недвижный, подобный нубийскому божеству, и ждал.

Малаец наблюдал за врагом, потом, выпрямившись с быстротой и гибкостью змеи, воскликнул:

— Лайзы здесь нет, горе тебе.

— Лайза здесь, — произнес чей-то суровый голос.

Эти слова были произнесены спокойным тоном; Лайза не сопроводил их каким-либо жестом, и все же при звуке этого голоса Антонио внезапно остановился, нож, только что находившийся в двух дюймах от груди Назима, выпал из его руки.

— Лайза! — закричали все негры, повернувшись к вновь прибывшему и выразив готовность повиноваться ему.