Жорж

— Чего же ты хочешь, душенька Генриетта, — сказала Сара полным очарования ласковым голосом, к которому она при случае умела прибегать. — Такой уж у меня характер: я или люблю, или ненавижу и не умею скрывать ни свою ненависть, ни свою любовь. Разве ты сама не говорила мне, что скрытность — скверный недостаток?

— Конечно, но между тем, чтобы скрывать свои чувства, и тем, чтобы непрестанно поддаваться своим желаниям, я даже сказала бы — инстинктам, существует большая разница, — ответила серьезная англичанка, которую порой смущали откровенные рассуждения ее воспитанницы, так же как и ее неудержимые порывы.

— Да, я знаю, вы часто говорили мне это, душенька Генриетта, я знаю, что женщины в Европе, которых считают хорошо воспитанными, нашли нечто среднее между откровенностью и скрытностью — молчание и сдержанность. Но, душенька Генриетта, от меня нельзя слишком много требовать, я ведь не цивилизованная женщина, а маленькая дикарка, выросшая среди дремучих лесов, на берегах больших рек. Если то, что я вижу, мне нравится, мне хочется, чтоб это мне принадлежало. Видишь ли, Генриетта, все вы меня немного избаловали, и я стала своевольной. О чем бы я ни просила, мне никогда не отказывали, а если и отказывали, то я брала сама.

— А что же произойдет, когда с таким отличным характером вы станете женой господина Анри?

— О, Анри славный юноша, — продолжала Сара с удивительным простодушием, — мы уже условились, что я буду позволять ему делать все, что он захочет, и сама буду делать все, что я пожелаю. Не правда ли, Анри? — и она повернулась к двери, которая в эту минуту открылась, чтобы пропустить г-на де Мальмеди и его сына.

— В чем дело, дорогая Сара? — спросил молодой человек, подойдя к девушке и целуя ей руку.

— Правда, когда мы поженимся, вы никогда не станете мне противоречить и будете делать все, что я захочу?

— Черт! — заметил старший Мальмеди. — Вот так женушка, она заранее ставит условия.

— Правда, — продолжала Сара, — если я все еще буду любить балы, вы будете туда ходить со мной и ждать меня, а то ведь эти противные мужья уходят после седьмой или восьмой кадрили? Смогу ли я при вас петь сколько захочу, удить рыбу? А если мне захочется красивую шляпу из Франции, вы мне ее купите? Или красивую шаль из Индии, вы ее купите? Или красивую арабскую или английскую лошадь, вы мне ее купите?

— Конечно, — улыбаясь, произнес Анри. — Что до арабских лошадей, то мы сегодня видели двух очень красивых, и я рад, что вы их не видели. Ведь они не продаются, и если бы вам случайно захотелось иметь их, я бы не смог вам их подарить.

— Я их тоже видела, — сказала Сара, — они, наверное, принадлежат молодому иностранцу, лет двадцати пяти, красивому брюнету с чудесными глазами.

— Черт побери, Сара! — заметил Анри. — Вы, кажется, обратили внимание лишь на всадника, а не на его лошадей?

— Да нет, Анри, всадник подошел ко мне и заговорил со мной, а лошадей я видела издали, они даже не ржали.

— Как, этот молодой фат заговорил с вами, Сара? А по какому поводу?

— Да, по какому поводу? — спросил г-н де Мальмеди.

— Во-первых, — сказала Сара, — я не заметила в нем ни капли фатовства, да вот душенька Генриетта была со мной, и она тоже не заметила в нем самодовольства. Почему он заговорил со мной? Ах, Боже мой, да все было просто. Я возвращалась из церкви, а у дверей дома меня ждал китаец с корзинами, полными футляров, вееров, бумажников и множеством других вещей. Я спросила у него, сколько стоит вот этот веер… Посмотрите, какой он красивый, Анри.

— Ну и что же дальше? — спросил г-н де Мальмеди. — Все это не объясняет нам, почему этот молодой человек заговорил с вами.

— Сейчас объясню, дядя, сейчас объясню, — ответила Сара, — я спросила у китайца цену, но он не смог мне ответить, ведь он говорит только по-китайски. Мы были в большом затруднении, душенька Генриетта и я, мы спрашивали тех, кто окружал нас и любовался красивыми предметами, которые разложил китаец, нет ли среди них кого-нибудь, кто мог бы стать нашим переводчиком, и тогда незнакомец подошел к нам, предложил помочь, поговорил с китайцем на его языке и сказал цену: восемьдесят пиастров. Это ведь не дорого, правда, дядя?

— Гм! Столько стоил негр, пока англичане не запретили торговать ими, — сказал г-н де Мальмеди.

— Так, значит, этот господин говорит по-китайски? — удивленно спросил Анри.

— Да, — ответила Сара.

— Ох, отец, — воскликнул Анри, разражаясь хохотом, — слышали ли вы что-либо подобное? Он говорит по-китайски!

— Ну и что же? Что тут смешного? — спросила Сара.

— Конечно, ничего, — продолжал Анри, не переставая хохотать. — Ну как же! У этого красавца-иностранца прелестный талант, и он счастливый человек. Он может разговаривать с коробками для чая и с ширмами.

— Вообще-то китайский язык не очень распространен, — сказал г-н де Мальмеди.

— Это какой-нибудь мандарин, — сказал Анри, продолжая смеяться над молодым незнакомцем, чей высокомерный взгляд он не мог забыть.