Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

«В честь меня здесь устроили большое празднество. Не то пятьсот, не то шестьсот хорошеньких элегантных особ пытались мне понравиться. Но ни одна из них не шла в сравнение с тобою. Ни у одной не было того нежного и гармоничного лица, которое так запечатлелось в моем сердце. Я видел только тебя, думал только о тебе. Поэтому мне все стало невыносимо, и уже через полчаса я отправился спать, твердя себе: „Но место моей обожаемой женушки пусто…“ Когда же ты приедешь? Как твоя беременность?»

Он снова исходит нежностью:

«Ах, прекрасная моя подруга, следи за собой, будь весела, побольше двигайся, ни о чем не грусти, не беспокойся насчет предстоящего тебе путешествия. Поезжай не торопясь… Я постоянно представляю себе тебя с животиком. Это должно быть очаровательно».

Не успев положить перо, он уже мчится к новой славе, спеша обогнать наступающих австрийцев, но 25 мая вынужден вернуться в Милан. Там вспыхнул сильный мятеж, и Бонапарт отдает приказ подавить его. Как только порядок восстановлен, он отбывает снова, проклиная ту, кого с ним нет. 5 июня он подписывает перемирие с Неаполем, который выходит из коалиции. Но в голове у Бонапарта одна мысль: вернуться в Милан, где — он в этом уверен — его ждет Жозефина. Увы, когда 6 июня он приезжает туда, ни жены, ни писем от нее во дворце Сербеллони он не находит. Одно не вызывает сомнений: 12 прериаля, т. е. 31 мая, она еще была в Париже. На этот раз он разрыдался бы, если б мог.

«Душа моя открылась для радости, — пишет он ей. — Теперь она полна муки. Ни один прибывший курьер не привез мне письма от тебя… Когда ты пишешь мне, твой слог не обличает глубокого чувства. Твоя любовь ко мне была минутным капризом. Ты уже чувствуешь, что было бы смешно, если бы она надолго поселилась у тебя в сердце».

Догадывается ли он, что рядом с ним появился красавец гусар? Что этот гусар умеет смешить его хорошенькую жену и что она счастлива, когда он тискает ее в будуаре ротонды?..

«Похоже, ты сделала свой выбор и знаешь, в ком найти мне заместителя. Желаю тебе счастья, если оно может сопутствовать непостоянству. Не говорю уже — коварству… Ты никогда меня не любила…»

У него остается только слава. Но достаточно ли ее, чтоб быть счастливым? «Она несет в себе смерть и бессмертие».

Теперь Жозефина не без тревоги разбирает письмо, где ее муж говорит о расставании с ней. «Пусть воспоминание обо мне не станет тебе ненавистным. Мое несчастье в том, что я мало знал тебя. Твое — что ты судила обо мне по тем, кто тебя окружает».

И он подводит итог их любви:

«Мое сердце не терпит умеренности… Оно оборонялось от любви. Ты вселила в него безграничную страсть, которая опьянила меня и довела до ничтожества. Я думал сперва о тебе, потом уж обо всей природе. Любая твоя прихоть была для меня священным законом. Видеть тебя было для меня верхом счастья. Ты красива, грациозна. На твоем лице написано, какая у тебя нежная, небесная душа. В тебе я обожал все. Будь ты наивней, моложе, я любил бы тебя меньше. Мне нравилось все, связанное с тобой, даже воспоминание о твоих грехах и прискорбной сцене, произошедшей за две недели до нашей свадьбы».

Это правда. Она призналась ему кое в чем из своего тяжелого прошлого — не во всем, разумеется, — и он тем не менее попросил ее руки! Как он рассердился, как ему было горько, когда она бросила ему — из кокетства, конечно, — что он любит не ее самое, а ее состояние, хотя его у нее не было, ее титул виконтессы, хотя она им тоже не обладала, ее влияние на Барраса, хотя тот только и мечтал, как бы скорей положить конец своему короткому роману с ней.

Сегодня, во второй половине 17 96, когда она только что получила это грозное письмо, беспокойство Жозефины превратилось в испуг. Неужели все сначала? Новые поиски мужа или покровителя! Долги! Разумеется, она не перестала их делать, но она знает, что Бонапарт когда-нибудь их уплатит. Заменит ли любовь, которую она питает к своему веселому паяцу, славу и честь быть г-жой Бонапарт? Жозефина продолжает разбирать письмо. Муж и дальше говорит об их союзе в прошедшем времени.

«Добродетель заключалась для меня в том, что ты делала. Честь — в том, что тебе нравилось. Слава влекла к себе мое сердце лишь постольку, поскольку она была приятна тебе и льстила твоему самолюбию. Твой портрет хранился у меня на груди. Какую бы мысль я ни обдумывал, я все равно доставал его и покрывал поцелуями. А мой портрет ты не вынимала целых полгода. От меня ведь ничего не укрылось».

На этот раз Бонапарт, кажется, не намерен страдать в одиночку.