Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

«С тех пор, как мы расстались, я все время печален. Быть рядом с тобой — вот мое счастье, Я без конца вспоминаю твои поцелуи, слезы, милую ревность, и очарование несравненной Жозефины зажигает яркое и жгучее пламя в моем сердце и жилах… Несколько дней я думал, что сильно люблю тебя, но с тех пор, как увидел тебя, чувствую, что люблю в тысячу крат сильней; это доказывает, насколько ложна максима Лабрюйера: „Любовь приходит разом“. В природе все свершается и возрастает постепенно. Ах, прошу тебя, дай мне увидеть в тебе хоть какой-нибудь недостаток, стань менее красивой, грациозной, нежной, а главное, доброй; в особенности, не будь ревнива и никогда не плачь: твои слезы лишают меня разума, сжигают во мне кровь… Хорошенько отдыхай. Восстанавливай побыстрее здоровье. Приезжай ко мне, чтобы мы перед смертью могли, по крайней мере, сказать: „У нас было столько счастливых дней!!!“ Миллион поцелуев — даже Фортюне, несмотря на его злобность».

Жозефина отнюдь не радуется, тем более что и Шарлю пришлось отправиться в главную квартиру.

Но она царствует.

Она пробует перенять миланский обычай ездить по холодку на прогулки по Корсо в bastardelles, низеньких экипажах, позволяющих переговариваться с прохожими. Сделав круг, экипажи останавливаются, и начинается болтовня. Люди переговариваются «вызывающе», бросают друг другу «откровенные» взгляды и уславливаются в следующую пятницу поесть мяса, как в предыдущие пятницы^[130], а кто думает иначе, тот «ханжа и святоша». Затем экипаж трогается и доезжает до «Корсиа де Серви», модного кафе, где подают мороженое прямо в bastardelle. Так требует мода. Она же рекомендует прическу «конский хвост». «Форменный скандал! — восклицает ретроградно настроенный очевидец. — Шевелюра усеяна цветами, перьями, более или менее поддельным золотом, и все это прикрыто чем-то вроде кавалерийской каски, из-под которой выбивается пучок растрепанных волос, нечто вроде хвоста, напоминающего головной убор драгунов».

По примеру Парижа здесь не прячут свои прелести от всех, кроме мужа, любовника или зеркала, а обнажаются с тем большим удовольствием, что это позволяет климат, не угрожающий воспалением легких.

Вечером во дворце Сербеллони Жозефина с помощью Жозефа принимает гостей в салоне, откуда через застекленные двери попадаешь на лужайки парка. Тут и жены высокопоставленных французских чиновников, и представители венецианского дожа, великого герцога Тосканского, Сардинского короля, не говоря уже о миланках, неизменно раздетых на вышеописанный манер.

У Жозефины столько дел, что она не пишет Бонапарту. Он же, разумеется, шлет ей послание за посланием.

«Пришла почта из Парижа. В ней было два письма для тебя, я их прочел. Хотя мой поступок кажется мне вполне естественным и ты сама на днях позволила мне это делать, боюсь, что ты рассердишься, и это меня удручает. Я с радостью вновь запечатал бы их, но фи! — это было бы мерзко. Если я провинился, прости меня; клянусь, я действовал так не из ревности, нет, конечно, — для этого я слишком уважаю свою обворожительную подругу. Мне хотелось бы получить от тебя разрешение читать всю твою корреспонденцию: это устранит всякие страхи и угрызения совести. С почтой из Милана прибыл Ашиль; от моей обожаемой подруги ни письмеца! Прощай, единственное мое сокровище. Когда ты сможешь приехать ко мне? Смотри, я сам приеду за тобой в Милан. Тысяча поцелуев, таких же пылких, как мое сердце, таких же чистых, как ты.

Я вызвал к себе курьера; он сказал, что заходил к тебе, но ты ответила, что у тебя нет никаких распоряжений для него. Фи, злая уродина, жестокая тиранка, маленькое хорошенькое чудовище! Ты смеешься над моими угрозами, над моей глупостью. Ах, ты же знаешь: если бы тебя можно было заключить в моем сердце, я посадил бы тебя в эту тюрьму.

Напиши мне, что ты весела, здорова и нежна ко мне».