Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

Стоит жестокий мороз, и Жозефина, сидя на трибуне между королевами Испанской и Вестфальской, вся дрожит от холода. Впрочем, не только от холода, но и от воспоминаний о том, что происходило здесь пять лет тому назад. В самом деле, благодарственный молебен служат в честь помазания и коронования. Пять лет назад под теми же сводами она восприняла елеопомазание из рук папы, пять лет назад ее короновал сам Наполеон: он «пристроил» маленькую корону, «подвигая» и «сдвигая» ее с такой нежностью, что она чувствовала, как из глаз ее на сложенные руки падают слезы радости; сегодня же ей кажется, что теперь она всегда будет плакать только от горя.

Следующий день, день празднества, устраиваемого в ратуше, дается ей особенно мучительно.

Приехав туда по приказу императора, она тем не менее сразу оказывается как бы в пустоте. У лестницы ее встречают Фрошо^[124] и Жюно, ослушавшийся, кстати сказать, своего повелителя, — и больше никого. Г-жа Жюно и прочие дамы, которые должны по протоколу сопровождать монархиню, улетучились. Жозефина механически, как автомат, поднимается по нарядной лестнице, и в тот момент, когда она — несомненно, в последний раз — садится на трон, глаза ее наполняются слезами.

Наконец прибывает император. Она смотрит на него, догадываясь, что именно ему обязана своим одиночеством. Когда она встает, чтобы присоединиться к нему для обычного «смотра», Бертье, спешащий вслед за Наполеоном, неуклюже запутывается в шлейфе ее мантии и даже не извиняется. Для всех ее уже нет. Жозефина улыбается, «словно заметив неловкость», но глаза ее опять полны слез и губы дрожат.

Затем во время бала все монархи располагаются на эстраде в порядке, предусмотренном этикетом. На императоре, королях, императрице и королевах парадные одеяния. Жозефина сверкает бриллиантами. Короли — Саксонский, Вестфальский, Вюртембергский и Неаполитанский — едва осмеливаются разговаривать. Они чувствуют, что при малейшем слове, которое может быть истолковано как намек на сложившуюся ситуацию, Жозефина, сидящая рядом с императором, разразится рыданиями.

Но празднества продолжаются. Все делают вид, что ничего не знают.

10 декабря, в воскресенье, Законодательный корпус прибывает в Тюильри. В своей речи император объявляет наконец публично о своих намерениях.

— Франция, — говорит он, — нуждается в ограниченной, но прочной монархии. Мы и наша семья готовы пожертвовать ей самыми дорогими нашими привязанностями.

Рубикон перейден.

11-го Бертье дает праздник в честь иностранных государей. Когда Жозефина приезжает в замок, все уже на охоте. При выходе из кареты ее встречает только один адъютант, предлагающий ей руку. Видя, что она вот-вот расплачется, офицер лепечет сочувственные слова. Она цепляется за них, повторяя:

— Ведь правда, вы не забудете меня, что бы ни случилось? Что бы ни случилось, правда?

Она догоняет охоту. Глаза у нее совсем покраснели, но все притворяются, что причина тому — мороз. За обедом веки у несчастной так набрякают, что Наполеон с намеренной веселостью объявляет:

— Я хочу, чтобы все веселились. Не желаю ни стеснительности, ни этикета. Мы здесь не в Тюильри.

Вперед, улыбаясь, выступает Бертье. Сейчас все посмеются — и всласть: он вызвал труппу «Варьете», которая представит «Каде-Руссель, учитель декламации», пьесу Ода, в исполнении Брюне, которая вот уже год не сходит с афиш на Бульварах.

Это ужасно!

Гости чувствуют себя как на иголках. Главный герой непрерывно твердит, что хочет развестись, чтобы иметь потомство.

— Для такого человека, как я, весьма горестно не иметь наследника своей славы, — вещает он. — Ей-богу, я разведусь и женюсь на молодой женщине, от которой у меня будут дети.

Затем, все более холодея, окружающие слышат прямо противоположное мнение:

— Что такое моя жена — я знаю, но откуда мне знать, какой будет та, на ком я женюсь?

Бертье последним отдает себе отчет в том, насколько страшный промах он совершил, выбрав такую пьесу. Все слышат, как он, исполняя приказ императора, смеется во все горло. Затем, внезапно заметив испепеляющие взгляды, которые бросает ему властелин, он приходит в себя и по привычке принимается грызть себе ногти «до крови».

Жозефина еле сдерживается.

— Давно ли дают эту пьесу в Париже? — осведомляется Наполеон у Бертье.

— С год, государь, — лепечет тот.

— И она имеет успех?

— Огромный.

— Очень жаль. Знай я об этом, я запретил бы ее. По-моему, господа цензоры только и делают что глупости.