Жозефина. Книга вторая. Императрица, королева, герцогиня

«Горячее стремление соответствовать пожеланиям ее вел. императрицы, равно как, вероятно, надежда закончить и довести до совершенства начатое им дело, неожиданная просьба императрицы, наконец, не могли не поразить его и заставили забыть о соображениях, которые он принял бы во внимание, если бы располагал несколько большим временем».

Словом, Лежас попытался доказать, что Феш обманул Пия VII, а Наполеон — вообще всех, включая Жозефину.

Так, изрядно недовольные собой, гг. клирики завершили свою работу.

И, открыв «Монитёр» от 14 января, Жозефина могла прочитать там, что «церковный суд парижского диоцеза объявил своим решением от 9 января недействительным с точки зрения церкви брак его величества императора Наполеона и ее величества императрицы Жозефины», а «12 числа текущего месяца это решение было утверждено архиепископским судом столицы».

Жозефина рыдает: последние узы перерезаны.

* * *

Если для нее все еще длится агония, то император — несомненно, благодаря округлым формам Кристины де Матис — начинает переворачивать страницу, и письма его становятся менее печальными. Возможно, он следует советам Шарля де Ремюза. 23-го он ограничивается тем, что сообщает Жозефине: «Надеюсь увидеть тебя завтра веселой и бодрой». В самом деле, он отправляется в Мальмезон, но как визитер, стараясь не покидать гостиной и не встречаться с Жозефиной в ее личных покоях, как делал еще совсем недавно. Отношения у них чисто добрососедские: на следующий день, 25-го, в понедельник, Жозефина едет с Гортензией в Трианон, и император оставляет их обедать. Как прежде, — уже пора говорить «прежде», — она председательствует за столом, сидя напротив Наполеона. С виду ничего не изменилось. Обедающим прислуживают, стоя, дежурные камергеры и пажи, трапеза протекает с обычной быстротой, но в столовой царит глубокое молчание, и Жозефина, готовая упасть в обморок, не может проглотить ни кусочка. «Император, — повествует Гортензия, — несколько раз молча утер глаза, и после обеда мы немедленно уехали».

Наполеон вернулся в Тюильри. Дворец — он напишет об этом Жозефине — кажется ему огромным и пустым. «Я оказался здесь в полном одиночестве». К тому же ему очень тоскливо обедать одному.

Между Мальмезоном и Тюильри непрерывно снуют курьеры, преимущественно — пажи. Когда они возвращаются, император расспрашивает их и, если «утренний» паж докладывает, что видел ее «в слезах», выговаривает ей за это. Она должна выглядеть по-другому! Чтобы развлечь ее, он принуждает королей Вюртембергского и Баварского, находящихся в это время в Париже, отправиться в Мальмезон, и у Жозефины по-прежнему сохраняется иллюзия, что она все еще «императрица».

Вставая по утрам, Наполеон часто спрашивает:

— Вы навещали императрицу Жозефину?

Придворный смущенно склоняется, не зная, что отвечать, и явно стараясь сообразить, какой оттенок — утвердительный или отрицательный — придает император ответу на его утреннее приветствие.

— Нехорошо, господа, — бросает Наполеон. — Надо навещать императрицу Жозефину.

Мгновенно «мальмезонская дорога заполняется экипажами, и придворные летят наперегонки», как говорит м-ль д'Аврийон.

Г-жа де Шатене одной из первых начинает ездить в Мальмезон. «Хотя гостиную уже заполнили гости, императрица не показывалась. Наконец бедная женщина вышла к ним и, как обычно, направилась к особе, стоявшей с краю. Ею оказалась г-жа Клеман де Ри. Жозефина, сдерживая слезы, неуверенно что-то пробормотала.

— Мне кажется, ваше величество, вы очень поправились, — сказала г-жа Клеман де Ри.

При этом неуместном замечании на губах страдалицы появилась улыбка.

— Вот бы не подумала! — отозвалась она.

И подошла ко мне уже более уверенно. Я посмотрела ей в глаза. Они покраснели от слез, которые оказались так заразительны, что я тут же расплакалась. Бедная Жозефина поблагодарила меня за столь нежное участие, назвала меня доброй и добавила, что ей сейчас очень нужно собрать все свое мужество.

Вскоре разговор принял тот общий характер и оживленный оборот, какие с таким искусством умела ему придавать эта выдающаяся женщина. Через несколько минут перешли в одну из галерей, выдержанную в прекрасных пропорциях, которую распорядилась возвести сама владелица. Галерею украшали отменно подобранные произведения самых замечательных художников. В конце галереи на мольберте стояла только что законченная картина; это был портрет самой императрицы работы Прюдона^[130]. Художник изобразил ее более молодой и, пожалуй, несколько приукрасил.

— Это скорее создание друга, чем живописца, — с удивительной грацией заметила она».

2 января, в свой черед, приезжает г-жа фон Меттерних. Сама Жозефина попросила супругу посла навестить ее. Гортензия и Евгений принимают гостью, которая не верит своим ушам, когда королева Голландская, отведя ее в сторону, признается ей:

— Вы знаете, мы все австрийцы в душе, но вы никогда не догадаетесь, что мой брат осмелился посоветовать императору попросить руки вашей эрцгерцогини.

В этот момент в гостиную входит Жозефина и объявляет к вящему изумлению г-жи фон Меттерних: