Жребий

Сьюзан осела на спину. Рот расслабился, закрываясь. Искромсанные губы приоткрылись, пропуская последнее присвистывающее дыхание, веки коротко затрепетали, и Бен увидел (или вообразил, что видит) ту Сьюзан, которую встретил в парке за чтением своей книги.

Дело было сделано.

Бен попятился, роняя молоток, держа вытянутые руки перед собой — в усмерть перепуганный дирижер, у которого взбунтовался оркестр.

Каллахэн положил ему руку на плечо.

— Бен…

Тот кинулся прочь.

Взбегая по ступенькам, он споткнулся, упал и пополз к вершине лестницы, к свету. Ужас ребенка смешивался с ужасом взрослого. Оглянись Бен через плечо, он увидел бы на расстоянии вытянутой руки Хьюби Марстена (или, может быть, Стрейкера) с глубоко врезавшейся в шею веревкой, зеленоватым лицом и ухмылкой, обнажавшей клыки вместо зубов. Один раз Бен страдальчески вскрикнул.

Он смутно услышал крик Каллахэна:

— Нет, пусть идет…

Промчавшись через кухню, Бен вывалился из дверей черного хода. Ступени крыльца ушли из-под ног, и он полетел головой вниз, в землю. Он поднялся на колени, ползком двинулся вперед, встал на ноги и оглянулся. Ничего. Дом возвышался над ним, но без умысла, остатки зла незаметно ускользнули из его стен. Это снова был просто дом.

Запрокинув голову и глубоко, со свистом втягивая воздух, Бен Мирс стоял в мертвой тишине на задушенном сорняками заднем дворе.

16

Осенью вечер в Удел приходит так.

Сперва солнце высвобождает воздух из своего некрепкого захвата, отчего тот становится холодным и вспоминает, что на носу зима, которая будет долгой. Появляются жидкие тучи, вытягиваются тени — тени, лишенные ширины летних теней, негустые от того, что на деревьях нет листьев, а в небе — пухлых облаков. Эти продолговатые недобрые тени вгрызаются в землю, как зубы.

Чем ближе солнце к горизонту, тем глубже его щедрый желтый цвет, тем более нездоровый оттенок он приобретает, пока не нальется гневным воспаленно-оранжевым сверканием. Это пестрое зарево раскрашивает облачную пелену горизонта красным, потом — оранжевым, багровым и, наконец, пурпурным. Иногда большие клочья облаков неторопливо расходятся и пропускают в промоины снопы невинно-желтого солнечного света, полные жгучей тоски по ушедшему лету.

Шесть часов, время ужина. В Уделе обедают в полдень, а свертки с ленчем, которые народ, уходя на работу, хватает с кухонного стола, известны как «второй завтрак». Мэйбл Уэртс, на чьих костях обвис нездоровый старческий жир, садится съесть вареную цыплячью грудку и запить ее чашечкой липтонского чая, телефон же занимает место подле ее локтя. В пансионе Евы сходятся к ужину жильцы — неважно, что за трапезу они разделят: полуфабрикатный обед, тушенку, консервированные бобы (которые, увы, совершенно не похожи на те бобы, что много лет назад пекли наши матушки, убивая на это все субботнее утро и день), спагетти или разогретые гамбургеры, прихваченные в фолмутском «Макдональдсе» по дороге с работы. Раздраженная Ева сидит в гостиной, играет с Гровером Верриллом в «джин-рамми» и фыркает на остальных, чтобы подтирали за собой жир и перестали, черт побери, свинячить по всему дому. Никто не припоминает, чтобы Ева хоть раз вот так нервничала, как кошка, и кидалась на всех, как шавка. Но все знают, в чем дело, даже если самой Еве причина непонятна. Мистер и миссис Питри жуют в кухне сэндвичи, пытаясь разгадать только что состоявшийся телефонный разговор с местным падре, отцом Каллахэном. «Ваш сын со мной. С ним все в порядке. Скоро я привезу его домой. До свидания». Они уже обсудили, не позвонить ли местному представителю закона, Паркинсу Джиллеспи, и решили обождать еще немного — в сыне, который всегда был тем, что Джун Питри любила именовать «Серьезный Мальчик», они успели ощутить какую-то перемену. И все же над ними висят неузнанные призраки Ральфи и Дэнни Гликов.

Милт Кроссен на задах своего магазина запивает хлеб молоком. С тех пор, как в шестьдесят восьмом умерла его жена, аппетит у Милта из рук вон плохой. Делберт Марки, владелец кафе «У Делла», методично прокладывает путь через пяток гамбургеров, которые поджарил себе в гриле. Он сдобрил их горчицей и горками свежего сырого лука, и весь вечер будет жаловаться всякому, кто станет слушать, что кислотность с несварением желудка медленно, но верно сводят его в могилу. Экономка отца Каллахэна, Рода Корлесс, ничего не ест. Она тревожится за отца Каллахэна, который где-то бьет ноги по дорогам. Хэрриет Дорхэм с домочадцами заняты свиными отбивными. У Карла Смита, вдовеющего с пятьдесят седьмого года, на ужин одна вареная картофелина и бутылка «Мокси». Семейство Дерека Боддина приступило к ветчине с брюссельской капустой. «Э-эх-х, — говорит Ричи Боддин, низложенный хулиган, — брюссельская капуста…» «Или ты ее съешь, или я тебе жопу задом наперед поставлю», — обещает Дерек. Он сам терпеть не может брюссельскую капусту.