Жребий

Но и вторая, главная его жизнь, вдруг обнаружила свое неблагополучие: подготавливая сборник к изданию, Нетудыхин со всей неотвратимой очевидностью осознал, что то, о чем он сегодня пишет, не может быть издано. Нет, он не был так наивен, чтобы полагать, будто каждое написанное им стихотворение может быть напечатано. Но все-таки в нем жила тайная надежда, что наряду с проходными стихами, то есть со стихами, которые не несли в себе ни лжи, ни большого откровения правды, ему удастся протиснуть и стихи настоящего общечеловеческого звучания. Однако из ста четырех стихотворений, предложенных вначале для сборника, в окончательный состав его вошли лишь сорок одно. Потому и книжка получилась вся какая-то общипанная, тощая, как колхозная задрипанная курица. Лучшие его стихи остались за ее бортом. А та боль, тот крик его души о нашей проклятой жизни, так и не стали достоянием читателя. Даже название, — а он предлагал их для сборника два: первый вариант: "Крик и шепот"; сказали: "Претенциозно!"; он предложил второй: "Судьба" — опять отвергли: "Не надо фатальности" — даже название сборника заменили расплывчатым и ничего не значащим словосочетанием "Ветры перепутья". Какие ветры, какие перепутья, когда правда представлялась ему единственной достойной дорогой писателя! Вообще сначала, была у него наивная уверенность в том, что трудно будет издать только первую книгу. Потом дело пойдет уже легче, как бы накатом. Оказалось, что тут ни наката, ни колеи не образуется, и всякий раз приходится все начинать сызнова, как в первый раз. А ведь то, что он пережил в своей жизни, то о чем он собирался написать в своей Большой книге, повергло бы многих в состояние шока. Он был убежден, что об аде детдомов, детколоний еще никто по-настоящему, с достаточной степенью правдивости, не рассказал. И эта невозможность писать так, как он думал и чувствовал, осознанная им с такой болезненной ясностью, не оставляла ему на будущее никакой надежды.

Замыслы подрывались на корню. Вторая книга, хитро скомпонованная им из текстов, написанных в разные периоды его жизни, мертвым грузом лежала уже больше года в издательстве. Время уходило, а вместе с ним и жизнь растрачивалась на вещи совершенно третьестепенные. И Нетудыхин, находясь почти на грани отчаяния, писал:

Неправильно живу, неправильно,

Средь суеты, средь мути дней,

Я, современностью отравленный,

Ничтожнейший из всех людей.

Живу рассчитывая, меря,

Молчу и лгу, как все кругом,

И ни во что уже не верю,

И не тревожусь ни о чем.

Двупланово живу, не набело.

Живу вчерне, как жизнь ведет.

А жить бы по-другому надо бы,

Не принимая день в расчет.

Законам стадности послушный,

Влачусь за глупою толпой,

И к боли многих равнодушный,

Дрожу над собственной судьбой.

И снова мучаюсь ночами,

Что по инерции плыву,

И с жуткой ясностью отчаянной

Вдруг сознаю: да лгу же, лгу!

Но лишь одно я твердо знаю,

Что выход все-таки — во мне, -

Иначе тварь я, тварь людская,

И нет мне места на земле.

Вот в таком состоянии ему и пришлось столкнуться с Сатаной. Ко всем мучившим Нетудыхина проблемам жизнь подсовывала ему еще одну. Вначале почти анекдотическая, она стала вдруг оборачиваться своим зловещим абсурдом. Парадоксально, но расскажи он кому-нибудь об этом знакомстве, его сочли бы за сумасшедшего. А школьные пацаны наверняка бы сказали: "У Тимохи поехала крыша". "Крыша", слава Богу, была пока в порядке, и надо было искать выход.

Ведь что получалось? Что он находится на полном контроле у этого подлеца. Теперь ему придется жить с ощущением, что за ним кто-то постоянно наблюдает. Есть Некто, кто знает о нем больше, чем он сам. И, может быть, даже осознание им этой ситуации в данную минуту он тоже контролирует. Он вездесущ и всевидящ. Он знает его прошлое и, возможно, будущее. Это ужасно. Но в таком случае, рассуждал Нетудыхин, сила его должна быть равна силе Бога. А это не так. Этого просто не может быть. Значит, он не был такой уж всесильный и вездесущий, как пытался это внушить Нетудыхину. Положим, этот Некто все-таки знал его прошлое. Ну и что? Но не мог же он знать, что твориться в черепной коробке Нетудыхина сейчас, в текущий момент. Иначе, зачем бы ему понадобились эти уговоры, этот трусливый шантаж и дешевая агитация? Стало быть, в мыслях своих Нетудыхин был пока еще свободен. По горькому опыту прошлой жизни он знал, что человека можно низвести до твари, убить, но мысль — это единственное, что не поддается контролю и порабощению.

Несколько поуспокоившись и обмозговав ситуацию, он решил, что дело еще не совсем проиграно.

Во-первых, бумага эта паскудная была подписана им в состоянии принятия неимоверного количества допинга. Поэтому процедурная сторона сделки сыграла здесь решающую роль. Сатана нарочно подпоил Нетудыхина до такой степени, чтобы подбить его, утратившего всякий контроль, на подпись. И возможно, сама сделка, в силу таких явно спровоцированных обстоятельств, могла быть денонсирована и объявлена юридически несостоятельной.