Жребий брошен

– Pai[63]! – окликнули с берега по-гречески. Церинт увидел молодого всадника.

– Чего тебе, грек? – отозвался он.

– По-гречески говоришь?

– Понимаю, но говорить не умею.

– А по-галльски?

– И по-галльски понимаю, только не говорю.

– Я приезжий. Мне надо нанять квартиру на такой улице, где меня никто не станет беспокоить… понял?

– Понял… чем беспокоить?

– Подсматриванием. Я – фокусник. Никто не должен подсматривать, как я готовлюсь к представлению.

– Да ты уж опоздал, грек… Прозевал… Праздники кончились; солдаты стали расходиться на зимние квартиры.

– Что-нибудь успею заработать.

– У бани квартира Титурия опустела. Спроси в городе, где римские бани, всякий укажет.

– У бани я не хочу жить, много народу ходит.

– Никто теперь в нее не ходит.

– Проводи меня!

– Не хочу… рыба хорошо ловится.

Всадник хотел уехать.

– Грек, а, грек! – окликнул Церинт.

– Что?

– Я, пожалуй, покажу тебе квартиру… славную квартиру… другую, не у бани… подъезжай ближе… я не все понимаю, что ты говоришь… говори медленнее, толковее.

Ему показалось странным, что этот грек говорит не так, как другие, а как будто фальшивит, не умея говорить. Говорит, как Беланда и он сам. Всадник подъехал ближе.

– Говори лучше по-галльски, авось я скорее пойму.

– Буду по-галльски… чего тебе?

Это «чего тебе» прозвучало слишком знакомо для Церинта, только он сразу не мог припомнить, кто имел такой голос.

Он отвернулся, будто следя за удочкой, и сказал:

– Ты фокусник… а ну, покажи фокус!

– Я даром не показываю.

Не видя говорящего, Церинт быстрее припомнил, кому этот голос мог принадлежать, и целая буря поднялась в его сердце.

– Я тебе заплачу… я не бедный, – сказал он.

– Я теперь устал.

– А какие фокусы знаешь?

– Всякие… покажу их самому Цезарю. Я умею превращать похлебку в растопленный свинец.

– Плохо же будет от твоей похлебки тому, кто ее наестся, ха, ха, ха! Плохо будет и тебе, если ее отведаешь… А еще?

– Умею заставлять дерево говорить.

– Ха, ха, ха! Искусник же ты! А я еще искусней. Я тоже фокусник. Я умею превращать мужчин в женщин и мстить за моего господина! Адэлла, сдавайся! Я узнал тебя!

Ловко повернувшись, Церинт схватил коня за узду. Переодетая маркитантка выхватила длинный нож и громко закричала:

– Дерзкий, оставь мою лошадь! Ты хочешь ограбить бедного фокусника.

– Я узнал тебя и не боюсь твоего ножа… Короток он, чтобы достать меня… Не я, а ты сегодня – разиня.

Маркитантка спрыгнула с коня и бросилась с ножом на Церинта, но он предвидел этот маневр и, лишь только она спешилась с одной стороны седла, вспрыгнул на коня с другой.

– Вот я и в выгоде! – вскричал он. – Не прозевал я ни тебя самое, злодейка, ни твою лошадь… Буду теперь гонять тебя, пока не загоню в реку.

Место было пустынное; там легко было скрыть следы убийства. Церинт, опасаясь заступничества городской молодежи, хотел немедленно расправиться своим судом с погубительницей Фабия – утопить ее – и гарцевал на лошади по берегу, объезжая испуганную женщину, выронившую свой нож от неумения владеть им.

Церинту удался бы его замысел, но возвратившийся Ген-риг помешал этому.

– Что ты тут делаешь? – закричал он.

– Не мешай, Ген-риг! – крикнул Церинт. – Я хочу утопить злодейку.

Ген-риг подбежал и без труда схватил усталую женщину.

– Я приезжий фокусник, – сказала она, – этот человек отнял мою лошадь.

– Это Адэлла, – заявил Церинт, – голову мою ставлю в заклад, что это она. Я узнал по голосу погубительницу моего господина. Ген-риг, не мешай мне утопить ее.

– Поздно ты начала изучать науку шпионства, Адэлла, – сказал Ген-риг, присмотревшись внимательно к лицу переодетой, – не за свое дело ты взялась. Как могла ты играть роль грека, не умея правильно выговаривать! Даже Церинт мог заметить это.

– Я узнана… Но я приехала сюда не для шпионства, Ген-риг, а навестить детей моих.

– Если бы так, ты не остригла бы волос твоих, не оделась бы мужчиной, потому что Цезарь милостиво отнесся к твоим интригам. Я тридцать лет служу вместе с Друзом лазутчиком, и на обман не поддамся. Ты заговорила с Церинтом для пробы, надеясь, в случае беды, ускакать от него, а вместо того сама же отдала ему коня. Не сравнишь с тобой Гунд-ру – она опытная, умная старуха – да и то трусила, когда ходила с нами к германцам, а ты… ты, Адэлла, вертушка – не быть тебе лазутчицей!

– Я переоделась для безопасности в дороге, а с Церинтом хотела пошутить.

– Лжешь! – вскричал Церинт. – Ты приехала, чтобы отравить Фабия. Ты говорила о похлебке из растопленного свинца.

– Она говорила о такой похлебке? – спросил Ген-риг, обдумывая.

– Да, она бралась представлять фокусы у Цезаря. Бралась еще заставить дерево говорить.

– Дерево говорить! Надо обыскать ее.

Адэлла кричала, сопротивлялась, но двое мужчин одолели, связали ее и отвели к Валерию Проциллу, потому что схвативший ее Ген-риг, будучи аллоброгом, зависел от принцепса. В присутствии Валерия Адэллу обыскали, и дерево заговорило о свинцовой похлебке: в рукоятке ножа арестованной была найдена галльская записка, адресованная неизвестно кому: