Жребий брошен

Риг-тан, со времени смерти мужа мечтавшая о своем костре как о высшем наслаждении, своими сборами настроила мысли Амариллы на фанатическую приверженность к друидизму. Под влиянием старухи Амарилла твердо отказалась от бегства, но, едва удалился Эпазнакт, уверенность ее покинула; инстинкт самосохранения возвысил свой голос против бесчеловечных догматов друидизма; римская кровь дала понять Амарилле, что она не природная галльская дикарка, а ее усердие есть нечто, навеянное извне, чужое, непрочное.

Амарилла сознала, что смотреть на чужие костры и мужество – забава, а самой давать зрителям эту забаву – ничуть не забавно, и надо быть женщиной отжившей, влюбленной в мертвеца, как Риг-тан, или оскорбленной, как Маб, чтобы не струсить в виду перспективы своих истязаний под ножом и на огне.

Теперь секира вместо костра грозила Амарилле… Но это еще в будущем… Церинт может умилостивить Цезаря деньгами, а Эпазнакт…

На этом пункте мысль больной прервалась, потому что она увидела того, на кого только что перенесла свои думы.

Эпазнакт вошел в палатку вергобрета седунов и сел на землю у изголовья постели Амариллы.

– Амарти! – позвал он тихо и робко.

Она, притворившись сонной, не ответила, но дикарь знал, что она не спит, потому что давно уже глядел на нее из-за входного полога.

– Милая, дорогая Амарти! – повторил он еще тише и робче, коснувшись руки красавицы.

Амарилла не отняла свою руку, но вопросительно, безмолвно взглянула в голубые глаза Эпазнакта, нежно глядевшего на нее, читая в них всю глубину его честной многолетней преданности.

– Ты испугана… ты больна, Амарти… но ты не умрешь… я не дам римлянам казнить тебя.

– Ты любишь меня, добрый Эпазнакт, – произнесла Амарилла, пожав руку дикаря, – а я не могу ответить на твое чувство. Мое сердце растерзано дважды неудачной любовью. Мое сердце не может любить тебя так, как ты достоин быть любимым.

– Я знаю все, Амарти. Ты любила римлянина по обязанности, потому что дед отдал тебя ему в жены, а Луктерия ты любила потому, что была молода и не могла тогда отличить честного человека от льстеца.

Я спас тебя, Амарти, от костра Верцингеторикса; спасу и от секиры Фабия. Но я еще недостоин тебя… я это сознаю сам… недостоин!

Она молчала в раздумье.

– С первого дня твоего приезда в землю кадурков, – продолжал он, – я не потерял покой. Я всегда ненавидел Луктерия за лживость его души – лживость, никогда не бывшую направленной к добрым целям. Я нарочно опоздал с выкупом, когда он попался в плен к рутенам, чтобы его продали, но хитрец сумел самое рабство сделать источником своего блага. Он вернулся из Рима с золотом, с тобой, моя несравненная Амарти, и привез свое сердце еще более закостенелым во лжи, черным, злодейским. Ты досталась ему – ты, такая добрая, честная, простодушная…

Это повергло меня в скорбь; меня терзала мысль, что я сам – виновник его блага, и отнять тебя у Луктерия стало главным стремлением моего сердца, но я не смел открыть тебе ни моей любви, ни всей порочной низости твоего похитителя.

Когда у вас вышла ссора из-за прав его сольдурия на тебя, я был очень рад, что ты поняла лживость Луктерия, но и тут я не открылся.

Пришел грек и сразил тебя вестью о спасении твоего первого мужа. Я расспросил этого грека и узнал от него все твое прошлое. В гневе я вызвал Луктерия на ссору и изрезал его платье при старейшинах за то, что он перебил мою обвинительную речь.

– Я очень благодарна тебе за это.

– Затем я навел битуригов, но ни сам не похитил тебя, ни греку не помог.

Я боялся похитить тебя, чтобы не оскорбить, а греку не помог, чтобы он не увез тебя назад в жаркую страну римлян, туда, где зима теплее нашего лета.

Бабушка Риг-тан сообщила мне о твоем отказе ехать с греком после внесения выкупа. Ах, Амарти, если бы ты поехала, то я возмутил бы все племена на твоей дороге, лишь бы не выпустить тебя из Галлии. Ты приютилась у Риг-тан; это очень обрадовало меня возможностью видаться с тобой, но я не осмеливался ни часто ездить к бабушке, ни тем более навязываться тебе. Я был уверен, что ты никого не полюбишь, и ты действительно не полюбила, хоть и многие сватались за тебя.

Я делал вид, будто люблю другую, но мое сердце не любило никого… Я отдал Коммию пленницу Цезаря, чтобы он, женатый, не требовал тебя в жены по праву сольдурия. Я все готов исполнить, чтобы сделаться достойным тебя. Чего ты хочешь, Амарти? Подвигов ратных? Я полечу в битву, чтобы сложить голову в жаркой сече или вернуться героем-победителем. Хочешь мести? Я приведу в цепях Луктерия и Верцингеторикса, изрежу, измучу их…

– Луктерий… Верцингеторикс… в цепях… О, это невозможно! У них двести тысяч войска.

– Что невозможно даже для Цезаря с его легионами, то исполнимо для Эпазнакта с помощью любви, Амарти… Если я… приведу их… обоих… в цепях… ты… ты будешь моей?

– Нет, Эпазнакт.

– Нет?!

– У тебя есть сольдурий.

– Коммий женат.

– Его жена может умереть или стать ему неугодной… Со мной повторится пережитая история. Двумужницей я не буду.