Жребий брошен

Амарилла трусила, опасаясь, что вставший из могилы злодей убьет ее мужа, которого она с каждым днем сильнее любила за его честную долголетнюю любовь. Страх робкой красавицы поддерживал Церинт, уверенный, что этот петуший командир (dux gallorum) даже в воде не утонет и в огне не сгорит, а уж из ямы-то непременно вылезет.

Все эти люди судили так, потому что смотрели на казненного вергобрета слишком односторонне, как на хитреца и злодея, разным образом насолившего им. Они не видели других сторон его характера.

Близко знавшая его Гунд-ру, названая мать Церинта, смотрела иначе.

– Он хитрец и злодей… Это верно, дети мои, – говорила старуха, – но вы забыли, что он при этом и гордец… забыли, что он – галл в душе… римская цивилизация совершенно не коснулась его ни в Риме, ни здесь в лагерях войска Цезаря. Луктерий был вовсе не из таких, кто дорожит жизнью ради самой жизни… для него важно, какова будет эта жизнь, и если плохая, то ему смерть дороже нее. В юности он, может быть, унижался ради спасения жизни, еще полной надежд на грядущее, но теперь, уже вкусив всех радостей и горестей житейских, Луктерий, дважды поднятый на щит с золотой повязкой на челе как глава целого племени, Луктерий, несколько раз заставивший самого Цезаря призадуматься в страхе – теперь этот Луктерий не согласился бы влачить убогие однообразные дни где-нибудь в трущобах или воевать под чужим именем, служить своей храброй рукой иноземцу, оставаясь несчастным бездомным эмигрантом.

Нет, дети мои, Луктерий умер, если даже видел возможность бегства, умер добровольно с глубокой скорбью в душе по поводу неудачи своего дела, скорбя о всеобщем раздоре; умер Луктерий мужественно и бестрепетно, как истинный последний свободный король-вергобрет кадурков.

Старая Гунд-ру глубоко вздохнула, и невольная слеза скатилась по щеке ее. Это была единственная слеза, пролитая кем-либо о погибшем вожде-герое; пролилась она не как о частном лице, о родственнике… нет… как родственника, Гунд-ру его вовсе не любила. Гунд-ру оплакала Луктерия как своего правителя; даже осыпанная милостями римлян, названая мать вергобрета седунов, она все-таки была галлиянкой в душе… Церинт-Цингерикс стал правителем вассальным, льстивым данником Рима, а Луктерий был венценосцем свободным, поборником национальной вольности. И мнилось суеверной старухе, что Валерий не мог найти тела героя оттого, что грозный Дит, бог ада, родоначальник всех галлов, принял своего любимца в недра земные с его телом, чтобы он не гнил без очистительного пламени. Дит очистит Луктерия в адском огне, одарит его могуществом неодолимым, возродит к новой жизни, и через определенное роком время снова выпустит на землю в ином виде на страх римлянам, на бой за свободу галлов.

Это убеждение старухи, переданное ею не раз своим знакомым, мало-помалу укоренилось в народе и составило несколько легендарных преданий о последнем короле кадурков. Римляне ушли, самое место их былого становища забылось, но не забыты лесные овраги, хоть и заросла тропа к ним, – не забыли галлы, что там, в этом самом месте Ардуэнского леса, таинственно ушел под землю вергобрет Луктерий, последний вооруженный защитник галльской свободы, о котором есть пророчество колдуньи Гунд-ру, что он в грядущем снова возродится и выйдет из этого леса на свет для освобождения отечества.

Глава XVII За Рубикон!

Мятежники, разбитые войсками Цезаря, но не взятые в плен, – Амбриорикс, Коммий, Литавик и другие – долго еще разбойничали по лесам, наводя ужас на путников, но уже не опасные римской армии. Закатилась свобода Галлии; кончилась с нею вместе и Римская республика, существование которой сделалось положительно невозможным из-за хулиганов и их гладиаторов. Спасение римского государства явилось единственно мыслимым в виде монархии. Все благонамеренные люди, кроме Катона и других упрямых приверженцев отжившей старины, поняли это, только не были согласны относительно личности монарха.

Императоров была два[77], и симпатии римлян разделились; одни стали на сторону Цезаря, а другим больше нравился Помпей Великий, сражавшийся тогда в Африке и Испании. Цезарь, пока его соперник не вернулся, поспешил в Рим со всем своим войском. Дойдя до Рубикона, он расположился на ночевку. Ему приснилось, будто он подвергает насилию свою мать. В ужасе от такого видения он созвал совет, но хитрые гадатели растолковали сон таким образом, что мать оказалась в нем символом земли, общей матери, которую Цезарю надлежит покорить. Император успокоился, но все еще не решался перейти роковой поток, тем более что верный Лабиен с несколькими легионами изменил ему и ушел к Помпею. Что было причиной этого – неизвестно.

Войска у Цезаря было очень много, потому что он взял с собой из Галлии всех любимых вергобретов с их дружинами и аллоброгов, но война против Рима наводила страх на воинов, и они робко глядели на противоположный берег реки.