Жребий брошен

– После смерти Летиции ты твердил, что желаешь смерти в битве, а теперь готов променять меч на тростниковую палочку писателя, а вражью кровь – на чернила, как трус, дрожащий за лишний год жизни.

– Твои слова, Фабий, не оскорбительны… от тебя ничто не оскорбительно, Веселый Воробей. Ты знаешь, что я не трус.

– А ни одного аллоброга не вызвал на кулачный бой.

– За что ж тузить кулаками мирных людей, когда минуты дороги для более полезных занятий?

– Да оторвись же от твоего Меттия с тарабарщиной хоть на часок! Пойдем к Адэлле пиво пить!

– Не приглашай в компанию весельчаков грустного человека.

– Скука ужасная! С кем-то бы ни выпить, мне все равно.

– Оттого, что твоя голова ничем не занята. Хоть бы любовь-то у тебя нашлась поблагороднее этой дрянной маркитантки! Что в ней хорошего? – сущая Цитерис. Даже компаньоны твои почти те же, что в Риме. Все сюда наехали, только хулиганы наши остались дома.

– Вот видишь, какова гениальность Цезаря! Он не взял сюда ни Клодия, ни Долабеллу.

– Антоний тут.

– Антоний славный малый на пирушках!

– Он мне не нравится. Что-то уж чересчур льстит всем, подражает Цезарю, только, на наше счастье, его подражания невпопад выходят. Он напоминает мне о гибели девочки, которая могла осчастливить меня, напоминает и позор нашего общего друга Аврелия… Его жену увез невольник Клодия или Фульвии.

– Что мне тут до Аврелия с его женой!.. Скука одолела… Пойдем выпьем.

– Не буду я пить. Сам Цезарь не пьет… Не буду и проигрывать мое жалованье даже на Цезарево счастье.

– А на что тебе деньги? Ты холостяк.

– Счастье человека, мой милый, – вещь загадочная. Иногда на развалинах одного здания зиждется другое, – более обширное и прекрасное. Летиция часто снится мне…

– Любовь к утопленнице твоя мания.

– С Летицией кончено… Я мечтаю не о ней.

– Но и не о славе с мечом в руке.

– Когда Летиция погибла, мне действительно сильно хотелось умереть, но потом я мало-помалу успокоился. Что сделано, не переделаешь… Alea jacta est, – говорит пословица, – жребий брошен. Теперь Летиция для меня не невеста…

– А Ундина, которая переселилась для тебя из Анио в воды Лемана, выходит оттуда по ночам, и шепчет тебе о будущем благополучии с ее более счастливой преемницей в любви.

– Полно хохотать, Фабий! Не играй тем, что свято для меня. Летиция снится мне… часто снится…

Валерий глубоко вздохнул.

– Что же она сулит тебе? – спросил Фабий, с трудом удерживая смех.

– Ничего она мне не сулит. Я только вижу ее, точно богиню, – ростом выше и лицом прекраснее, чем она была живая, одетую в белое траурное платье богатого покроя, с венком из сельдерея и фиалок над могилой деда… Летиция плачет и шепчет мне свои предсмертные речи – живи и старайся быть счастливым! Это ее завещание. Если мне удастся разбогатеть, то я воздвигну жертвенник тени моей милой и буду чтить ее дух, как нимфу-покровительницу.

– Уж не для того ли ты все копишь деньги?

– Коплю, потому что нет охоты мотать их. Я молюсь Летиции, прошу ее благословения, и часто, часто мнится мне среди моих одиноких дум, будто она незримо со мной. Это охраняет меня от всех соблазнов. Сердце мое охладело к женской красоте, не стремлюсь я к кубкам на пирушках. Нет, Фабий, не мани меня к вам! Я буду у вас, точно мертвый с живыми. Я ничего не имею общего с вами вне службы.

Меттий, сидевший все время молча на постели Валерия, внезапно подбежал к окну.

– Что это?! – вскричал он. – Зарево, шум, трубы играют, стук оружия… Чу!.. Друзья мои, не ворвались ли гельветы в Женеву?!

– Пусти! – сказал Фабий, бесцеремонно отталкивая десятника, и высунулся в окно.

Вдали где-то происходила суматоха, похожая на битву. По улице мимо квартиры Валерия бежал народ.

– Бегу в мою сотню воинов собирать, – закричал Фабий, – это гельветы… гельветы!..

Он бросился опрометью вон из комнаты, но на самом пороге налетел в потемках на своего Церинта. Они столкнулись. Сбитый с ног Разиня растянулся у двери.

– Кто тут?.. Что такое?.. Тьфу! Провались, Церинт! Я себе об косяк лоб разбил по твоей неловкости. С какими вестями?

– Ох, господин! А я по твоей ловкости затылком об пол грянулся.

– Ну, поднимайся! Некогда болтать… Что за тревога?

Фабий разом поднял Разиню и встряхнул, как яблоню.

– Ложился я спать, – начал Церинт по своему обыкновению рассказывать о деле с событий, к нему не относящихся.

– Знаю это, – перебил Фабий, – знаю, что тебе и Валерию постоянно спать хочется, чтоб грезить о недоступных возлюбленных. Говори, что за шум в Женеве… гельветы ворвались?

– Нет, не гельветы… наши приехали.

– Наши!.. Цезарь?

– Ложился я спать, а сам думаю…

– Нет мне дела до твоих дум. Говори, кто приехал!

– Кто… а все.

– И Цезарь?

– Я не видел. Лег я и задумался о том, какая тебе охота, господин, ухаживать за Адэллой, когда Беланда красивее…

– Ну!

Фабий знал, что от Разини прямо ничего не узнаешь, сколько ни перебивай его, он непременно расскажет целое предисловие, прежде чем сообщит в двух словах весть, ради которой явился.