Жребий брошен

– Эх, сотник! – с новым вздохом сказал Аврункулей. – Блаженные дни настали бы, если бы нам удалось всем племенам дать королей, похожих на твоего Церинта!

– С плутовками женами, похожими на дочь Друза, ха, ха, ха!

– Смеяться нечему, Люций Фабий… Дивитиак наш, вполне наш… Каваринт, вергобрет сенонов, и его брат Моритаст… эти наши… Тасгетий-карнут… Вертикон-первый… а уж еще не знаю, кого назвать нашим… остальные все ненадежны, все!

– Что ты!.. будто все!

– Все, сотник. Если они теперь еще не изменники, то будут ими при первой же нашей неосторожности.

– Им будет в таком случае от Цезаря то же, что досталось Думнориксу.

– Думнорикс – это гидра, из отрубленной головы которой может вырасти десяток новых голов, еще ядовитее, если не успеем прижечь кровь ее раскаленным железом. Ты еще молод… ты лихо рубишься в час битвы и сладко кутишь на досуге, а до прочего тебе дела нет; ты не видишь того, что мы, старики, видим. Ты неосторожно сближаешься с галлами, особенно с теми, с кем можно болтать без переводчика, например, с Луктерием.

– Луктерий очень умный человек… Он был в Риме…

– Говорят, рабом.

– Вздор!

– Твой оруженосец признал его.

– Если и так, то какое мне дело до того?! Здесь он очень уважаем всеми… Сам Цезарь был в плену у пиратов… Разве случайное рабство позорит?

– Дело не в том, сотник. Ты близок к Цезарю… Берегись болтать с Луктерием!

– Цезарь не открывает мне своих тайн. Мне не о чем проболтаться.

– Луктерий – это такая лисица, такая змея, что может выведать тайну у рыбы безгласной!

– Самый веселый товарищ за кубком… Я не поверю, что он мог изменить.

– Ты не поверишь, так и не верь… ты хочешь погибнуть, так и гибни же!

– Если даже Луктерий кажется тебе опасным, то другие…

– Другие еще опасней! Важный Акко-сенон, сердитый Камулоген-авлерк, Амбиорикс-эбурон, Литавик-эдуй – все эти один другого подозрительней, а Цезарь созвал их всех сюда и без всякой осторожности допускает к своей особе.

– Везде у тебя, легат, заговоры да покушения!

– Убив Думнорикса, гидру, надо прижечь кровь, чтобы из нее не выросли новые головы, а Цезарь допустил их расти… Эти головы вырастут и устремят на нас свои жала.

– Скажи мне, легат, не знаешь ли ты об участи эдуйской королевы, невестки Дивитиака?

– Вдова Думнорикса здесь.

– Здесь!

– Цезарь велел привезти ее и, говорят, на играх она достанется в супруги искуснейшему как награда за ловкость.

– Цезарь отдаст Маб, как рабыню, насильно! Никогда!

– Дивитиак просит ее для своего племянника Вирдумара, но Цезарь, чтобы не огорчать других женихов прелестной вдовушки, решил предоставить судьбе ее участь.

– Ужасно! Ах!..

– Она поручена мне и Титурию.

– Живет по-прежнему у Адэллы?

– Да.

Легат продолжал говорить о галлах, но Фабий уже больше ничего не слышал и не понял, желая выпроводить его как можно скорее. Когда тот наконец побрился и ушел, Фабий томно вздохнул и вполголоса сказал:

– Королева Маб! За одну ее улыбку я готов лететь, как Курций, в бездну.

– И сломать себе шею, господин! – договорил Церинт, все еще находившийся в хижине сотника. Он прислонился к сырой грязной стене, не думая о том, что его дорогая куртка вся измаралась о гнилые бревна.

– Церинт, ты все еще здесь! – удивился Фабий.

– Все еще здесь… о, дорогой мой господин, стоит ли эта дура такой жертвы?!

– Проведи меня к Адэлле! Я еще не знаю расположения города. Укажи мне таверну Адэллы или скажи, как ближе туда пройти.

– Пойти да указать своему благодетелю, на каком дереве ему удобней повеситься? Ну, уж таких услуг ты от меня не требуй!

Фабий порывисто подбежал к Церинту и схватил его за руки.

– Растрепа! Разиня! Делай, что тебе говорят! Я люблю Маб до безумия, только молчи об этом, не разболтай никому. Адэлла надоела мне… я ее разлюбил…

– Наконец-то! Эх, господин, разлюбил одну, разлюби уж и другую! Обе они не твоя партия.

– Разлюби… сам ты Беланду не разлюбил.

– И не разлюблю. Беланду с этими не сравнивай! Да и то сказать: я и ты – разница. Беланда – пара мне.

– А королева – мне.

– Королева дикарей… разиня… растрепа… а чем я разиня? Я тетку-то богатую не прозевал и жену подходящую не прозевал, а ты прозеваешь из-за Маб или Адэллы. Адэлла – дура веселая, а Маб – дура скучная, в этом и вся их разница. Брось, господин, эти глупости! Ты уж тут вдоволь навоевался; поезжай-ка домой к матушке, утешь ее, бедную, да женись на знатной госпоже, какая тебе подходит и родом, и честностью. Тебе уже больше двадцати пяти лет от роду; пора семью настоящую завести. Родители простят твои шалости, заплатят долги, а то и я готов за все твои благодеяния…

– Чтобы я одолжился у тебя, негодяй! Чтобы я взял что-нибудь у моего слуги! Никогда!

– Э-э-э! Не гордись, господин! Не хочешь – не надо, не навязываю. Уступи эту хибарушку-то гнилую Аврункулею; пусть старый легат мерзнет в ней, а ты переходи ко мне; я дам тебе комнату почище… даром дам!

– Что это ты выдумал, негодяй, чтобы я пошел к тебе на хлеба! Веди меня к Маб и Адэлле или убирайся вон сию минуту!