Жребий брошен

– Но я не просила о его смерти, Цезарь… Ты, поработитель родины моей, стал теперь убийцей одного из лучших воинов Галлии… Кровь Думнорикса пролилась между нами… Его тень взывает к богам о мщении.

– Думнорикс замыслил измену.

– Неправда, Цезарь! Коварный Дивитиак оклеветал брата перед тобой, как сначала оклеветал Лискона.

– Но ты не ответила, Маб, на мой вопрос. Скажи, оскорбил ли я тебя, как мужчина женщину? После будем толковать о политике.

Маб немного подумала, конфузясь и колеблясь. Как галлиянка, она считала долгом видеть в Цезаре врага, а упрямое сердце ее льнуло к личности этого ласкового старика как к единственному покровителю.

– Нет, Цезарь, ты ничем не оскорбил меня, – сказала она почти шепотом.

– О, дорогая Маб! – вскричал Цезарь страстно. – Если мой приговор над твоим мужем кажется тебе оскорбительным, если я, не обидев тебя, как женщину, возмутил твое патриотическое чувство, то прости меня, прости! Владыка всей Галлии, победитель Ариовиста и Кассивелауна, готов вымолить себе прощение королевы эдуйской у ног ее.

– Не надо, Цезарь! – гордо возразила пленница. – Не унижайся! Я этого не хочу. Ты оскорбил не меня лично, а всю Галлию.

– С меня довольно и того, что я не оскорбил тебя.

– Цезарь, Цезарь! Много крови прольется за кровь Думнорикса. Убей всех нас, срой наши дома, сруби наши леса – и тогда не будешь ты владыкой Галлии. Из камней гор наших грозный Дит, бог ада, воздвигнет мстителей за погибшего, за убитого не на честном поле битвы, а под мечами палачей.

– Лишь бы не ты, Маб, явилась мстительницей!

– Я?.. О Цезарь! Могу ли мстить тебе, мой утешитель?!

– Могу ли не любить тебя, радость моего сердца, милая! Любовь мою ты отвергла, я покорился и безропотно принял твою холодность. Я привык, чтобы меня любили, а не проклинали. Ни один отец, ни один муж в Риме не может сказать, что я насильно похитил его дочь или жену. А здесь, в Галлии, кто может сказать это? Говори!

– Не знаю.

– Даже клеветники не сумели ничем подобным запятнать мое имя. Правила у меня везде одни: мне не надо воина, который нехотя бьется за меня, и не надо ласк нелюбящей женщины.

Маб взглянула на Цезаря и сконфузилась сильнее прежнего.

– Я знаю, Маб, почему ты не можешь любить меня, – продолжал император еще ласковее, – вспомни длинные зимние вечера в Везонции! Ты приходила ко мне просить защиты от пьяного буяна.

– Помню… Это время, Цезарь, никогда не изгладится из памяти моей.

– Вернувшись сюда из Британии с моим любимым Десятым легионом раньше всех, я имел время наблюдать инкогнито за тобой, Маб. Я следил за тобой. Мое сердце ныло, когда я видел тебя, идущую в тоске со своей арфой. Ты шла и что-то говорила сама себе… черные очи ты поминала… это очи не мои, конечно… я знаю, чьи они.

– Молчи! Ни слова! О, Цезарь! – дико вскричала красавица. – Ты, Цезарь, причина бед моих… ты познакомил меня… ах!

– Я не ревную, Маб.

– Ты знаешь, отчего мой муж запил и стал бить меня. Ты знаешь все. Ты разжег в моем сердце ужасное чувство, которое не залить мне никакими слезами.

– Я ни к чему тебя не поощрял. Не поощрял, а напротив, удерживал и того, на кого ты намекаешь. Маб, неужели ты думаешь, что я, сам любящий, стал бы желать счастья другому и такого счастья, которое невозможно для меня?!

– Невозможно?!

– Бывало, ты придешь ко мне и сядешь за стол с единственным защитником твоим… и плачешь ты, бывало, предо мной… и все высказываешь мне с доверчивостью детской… а он придет, и ты повеселеешь, как будто солнышко в очах твоих блеснет… ты улыбнешься, Маб, готовая на шутку… простится он – ты хмуришься опять. Ты высказала мне и взглядами, и вздохами твоими, чего словами высказать не смогла.

– Ты знаешь, Цезарь… Пощади меня! По городу молва прошла недавно, что будто игры ты затеял дать; на тех германских играх моя рука назначена в награду.

– Не все ли равно нам, Маб, – зима или осень ныне? Не все ли равно – Везонция, Бибракт, Самаробрива? Не все ли равно, шатер или холм открытый? Не все ли равно – ты мужняя жена, жена кутилы, пьяного буяна, или вольная вдова погибшего? Присядь сюда… Позволь и мне сесть рядом… доверчиво склони твою головку на плечо Цезаря, как на плечо отца… поведай мне все тайные желания, заветных дум твоих стремленья и мечты. О, Маб, ужель еще не стоит Цезарь доверия прелестной королевы?

Дикарка подняла на императора свои голубые глаза, полные слез. Он сел.

Она поколебалась минуту, но потом порывисто бросилась на землю у ручья, где сидела прежде, обвила шею Цезаря своими руками, шепнула:

– Да… я его люблю. – И осталась неподвижной, пока он не заговорил.

– Любовь одно, дитя мое, а житейские дела – другое. Поговорим о них, Маб! Ты согласна жить под опекой Дивитиака?

– О, нет! – отозвалась она с отвращением.

– Дивитиак – твой законный опекун как брат мужа.

– Несносный Дивитиак! О, Цезарь, могучий император, избавь меня от Дивитиака! Он сам хочет жениться на мне.

– Жениться насильно я ему не позволю, но нарушать законов ваших не хочу. Ссориться с твоим деверем мне неудобно.

– Цезарь, ты погубил Думнорикса, погуби и виновника его гибели, клеветника!

– Дивитиака не погублю.