Жребий Кузьмы Минина

За столами заговорили наперебой, зашумели. И уже не надо было Огарию разогревать свадьбу шутками. Смеху и здравицам не было конца. И сквозь нестройный шум застолья, смущая Настёну, пробивался возбуждённый голос Гаврюхи, которого она уже не могла удержать от глупой похвальбы:

   — Куда там боярыням до моей Настеньки! Навалили ей добры люди, сироте, добра всякого. И чепочку серебряну, и серьги, и кокошник золотной с кружевцем, да ещё тафтяной кокошник же, и объяри, и шубку кидяшну на зайцах, и коробью большу с бельём... А не будь меня, сгинула бы вовсе моя красава, вот крест, безвестно пропала бы!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

В подклете был полумрак. Войдя сюда со свету вслед за Пожарским, Кузьма увидел сперва только скудный огонёк свечи и склонённую над столом голову Юдина. Дьяк что-то торопко записывал, часто макая гусиным пером в чернильницу. Вскинув бороду, сразу бросил перо, показал на обочную лавку.

Едва глаза обвыкли, Кузьма различил напротив себя, у сочащейся испариной стены, обмякшее тело, опутанное верёвкой. Вывернутые руки отблёскивали неживой белизной, опущенное лицо закрывали густые волосы. В углу над малиново пыхающей жаровней рослый палач щипцами ворошил угли, нагребал их на железный прут.

Кузьма вопрошающе глянул на Пожарского и, окликнув палача, кивнул на узника:

   — Ослобони-ка.

Палач послушно дёрнул узел верёвки, узник застонал.

   — Эка беда, — с кротостью доброго опекуна проговорил палач. — Робяты, сюды таща, тебя немного помяли. А вот коль языка не развяжешь, на дыбу вздёрнём, огоньком прижжём, с пристрастием-то гоже будет.

   — Молчит? — спросил князь Юдина.

   — Упорствует, — не скрыл досады дьяк. — Понуждает меня на крайню острастку.

Минуло уже три дня, как был схвачен ополченскими дозорщиками, объезжавшими городские окрестности, неведомый бродяга. В холщовой суме его обнаружили целый десяток смутных грамот. Во всех было одно и то же: призыв к волжским городам признать государыней польскую Марину и посадить её на престол вместе с сыном.

Юдин только и сумел дознаться, что бродяга шёл из-под Москвы христарадничать, а грамоты-де ему подсунули пьяные стрельцы на постоялом дворе в Арзамасе. Сам же он не знает, что в них, поскольку чтению не обучен. Можно было бы и поверить оборванцу, если бы он вчера, запертый в земской клети, не подговаривал сторожа выпустить его, суля большой выкуп. Ещё раз со всем тщанием обыскали нищего и нашли у него в лаптях семь серебряных ефимков. Откуда могли взяться у попрошайки такие деньги? Юдин с терпеливым упорством добивался истины, чуя, что тут не простая уловка, но всё без толку: бродяга как воды в рот набрал.

   — В Арзамасе, толкуешь, ему грамотки-то всучили? — задумчиво произнёс Кузьма после разъяснений дьяка.

   — В Арзамасе.

   — Не послать ли за соловчанином да Недовесковым? Вдруг наведут на что. Кондратий-то Алексеевич зело приглядчив, единожды при мне проныру воровского злодея мигом уличил.

Послали палача. Томясь ожиданием, Дмитрий Михайлович стал перечитывать допросный лист и вполголоса беседовать с дьяком. Кузьма подошёл к скорчившемуся узнику и, усадив его, прислонил к стене.

   — Пить, — попросил бродяга.

Когда староста поднёс ковш к его губам, тот по-лисьи остро и быстро взглянул на доброхота. «Эге, ловок прикидываться», — насторожился Кузьма и уже пристальней вгляделся в худощаво-скуластое, с тонкими и по-ногайски вислыми усами лицо.

Явились Кондратий с Афанасием. Недовесков сразу отошёл от узника, разведя руками. Зато кормщик так и впился в него взглядом, так что тот даже выбранился, не вынеся пытливого разглядывания. Пожарский с дьяком привстали с лавки — чуялась удача. Наконец Афанасий обернулся к ним, твёрдо сказал:

   — Не погрешу: есаул скомраший у вас, человек Заруцкого.

   — Напраслина! — с неожиданной яростью завопил бродяга.

   — Кабы так, — не повёл бровью кормщик и, взяв свечу, поднёс её к своему лицу. — А меня ужель не признаешь?

   — Смердящий ты пёс, поклёпщик! — резко откинутой головой бродяга стукнулся об стену.

   — Не твои ли злыдни по твоей указке меня в овине спалить хотели? А опосля тут, в Нижнем, не вы ли мниха еретическа из темницы выкрали? Полно кошке таскать из чашки. Не сносить тебе головы.

Бродяга затрясся, как в падучей, но вскоре затих. Притворство уже не могло спасти его.

   — Имя? — жёстко спросил Пожарский.

   — Дайте слово, что не загубите, всё открою, — подавленным голосом отозвался уличённый.

   — Пощадим, коль повинишься.

   — Томило Есипов я, астраханский сотник.

   — Отколь шед?

   — Из Коломны, от цари... от Марины Юрьевны послан.

   — Куда?

   — В Астрахань и на Яик.

   — Пошто возле Нижнего шастал?

   — Да в Нижнем у Заруцкого верный человек середь смолян есть, с ним я должен был встренуться.

   — Кто таков? — продолжал допрос князь, переглянувшись с Недовесковым.

   — Не ведаю. Он меня на торгу у Николы ждал, сам бы подошёл, ан время уж истекло.

   — А что Заруцкий? Ведомо ему, что мы ополчаемся?

   — Ещё б не ведомо. Он уж на Володимирску дорогу заставы послал.

   — Мыслит, через Владимир пойдём?

   — А то нет. Самая торная дорога вам. Иными идти накладно да маятно. Нешто не уразуметь?..