Жребий Кузьмы Минина

Нет, не доходили слова Кузьмы до сердца Орютина. Взбудораженный, с разгорячённым лицом Якунка поднялся с брёвен, намереваясь поддержать Кузьму, но не успел раскрыть рот, как вблизи послышался негромкий перестук копыт, и все изумлённо уставились на въехавшего во двор Родиона Мосеева. Конь его был так измотан, что пошатывался и тяжело ткнулся мордой в грудь Кузьмы не в силах уклониться. Не мене коня измученный Родион с вялым усилием перекинул ногу через седло и рухнул бы на землю, если бы вовремя не подхватили его мужики.

   — Грамоту возьми, за пазухой она, — сдавленно прохрипел Кузьме Родион. И тут же прилёг на траву у брёвен.

Посадские сгрудились вокруг Кузьмы, с нетерпением заглядывая в небольшой свиток, который он бережно разворачивал.

   — Чти! Да чти ж, не томи! — не выдержал Водолеев.

   — «Благословение архимандритам, — начал медленно читать Кузьма пресекающимся голосом, — и игуменам, и протопопам, и всему святому собору, и воеводам, и дьякам, и дворянам, и детям боярским, и всему миру от патриарха Ермогена Московского и всея Русии — мир вам, и прощение, и разрешение. Да писать бы вам из Нижнего...»

Кузьма замолчал — сдавило горло. И он молча стал пробегать грамоту глазами.

Все напряжённо ждали. По лицу Подеева текли счастливые слёзы.

   — Куды писать-то? — спросил, не выдержав, Орютин.

   — И в Казань, и в Вологду, — выдавливал из себя по слову Кузьма, — и к рязанцам, и в подмосковны полки...

   — Батюшки-светы! — сияя воскликнул старик Подеев. — Чрез нас со всей землёю русской сносится Ермоген. Едина мы его надея! Чрез нас!..

   — «Чтоб стояли крепко о вере, — медленно, с остановками продолжал Кузьма, всё ещё не в силах справиться с волнением, — чтоб на царство Маринкина сына не призывали... чтоб имели чистоту душевную и братство...»

   — Не, теперя никому не отпереться! — потряс вскинутым кулаком вовсе осмелевший Якунка. — Супротив Ермогена не повякаешь! Грамота его нонь что царская, коль царя нету!

   — По-твоему вышло, Минин, по-твоему, — ликовал Подеев. — Слышь, чай: братство!

   — На словах ещё велел передать мне владыко, — донёсся сзади слабый голос до мужиков, и они увидели, что Родион уже встал с травы и сидит на брёвнах. — На словах велел передать: нижегородцам-де верит накрепко, им судить доверяет по своему разумению, им о сплоченье потщиться наказывает.

   — Да коим же кудесьем ты проник к Ермогену? — не мог скрыть удивления Орютин, оглядывая тщедушного и мелковатого, в драной крашеной сермяге Мосеева, который никак не походил на бесстрашного удальца.

   — С хлебным обозом, что к ляхам в Кремль въезжал, проник. Обозных мужиков улестил, взяли, я с ними за обозника и сошёл... А уйти тож добры люди пособили. Фёдор Иваныч Шереметев, боярин, с дворнею. Я ж в его войске из Свияжска-то в Нижний пришёл, ещё когда то было. Он и приметь меня в Кремле, вспомнил да чрез боярина другого думного, Воротынского, тайно с Ермогеном свёл... А Ермоген-то уж меня знает. Токмо бы молчать вам о том, робята... Не ровен час...

Гаврюха подал Мосееву остатки ухи и ломоть хлеба. Тот жадно припал к еде. Острые скулы так и заходили на почерневшем, исхудалом лице.

   — Слышь, Родя, — склонился над ним Кузьма. — Не посетуй уж, что сызнова потороплю. Ты гонец — на тебе и обуза вся. Грамоту Феодосию-то в Печеры в силах ли отвесть? Без промешки бы гораздо было. Ему-то в перву голову она писана.

   — Отвезу, — кивнул головой Мосеев.

2

Утро выдалось смурым, дождливым. Над замутневшей Волгой то ли свивались, то ли рассеивались клочкастые, истемна-пепельные тучи. И хоть не силён был дождь, но уже не по-летнему нуден. Потому на улицу без особой нужды никого не тянуло, всяк находил работу по дому.

Однако земская изба, что стояла под горой насупротив церкви Николы на торгу, через дорогу от неё, была набита до отказа. На сход, куда по обычаю собирались только назначенные по мирскому доверию выборщики, человек двадцать, большей частью люди известные и видные, стянулись на сей раз самовольно многие посадские жители. Накрывшись рогожами, они толпились под окнами, облепляли крыльцо. Из-за пасмури в избе пришлось зажечь свечи.

Главенствовал у выборщиков тороватый рыботорговец Михайла Спирин, чьими прорезями и садками на торгу по устью Почайны и даже повдоль волжского бечевника было занято чуть ли не четверть версты. Его рыбные ловы находились на Стрелице, у Козина и по Оке — у Горбатова, но самая ценная добыча — отборная красная рыба доставлялась с низов, от самой Астрахани, где загружалась в струги. Правда, в последние лета никакой рыбы оттуда не прибывало — смута перекрыла путь, и купец терпел большие убытки. Однако и без того мало кто мог потягаться со Спириным доходами. И молодость не помешала ему выбиться в купеческие верха, ибо наловчился вести всякое дело удачливо и с размахом, был расчётлив, но не скуп, любил рисковать, если риск сулил выгоду. Старые купцы чуть ли не молились на Спирина, с одобрением поглядывая, как он смело и круто разворачивается, привлекая к себе промысловый люд умной рачительностью и заботой и с мягкой наступчивостью сильного зверя тесня торговую мелкоту.