И дед и царь, я полагаю, имели убеждения о должном и необходимом не заемные, не навязанные внешними обстоятельствами, взращенные, вошедшие в мозг костей, и не нуждающиеся в пересмотре. Уже одним этим они решительно отличаются от великого множества людей то ли гибких, то ли пронырливых, то ли забывчивых, то они берут убеждения на прокат, то их сдают, попользовавшись всласть, и умеют еще в нужную минуту «сжигать то, чему поклонялись», грея при этом на костерчике руки. Отсутствие вот этой самой «гибкости», пожалуй, самая главная из немногих общих черт в государе и его «покорном слуге».
То-то командир полка «что-то косо посматривал» на доктора, апеллирующего к какому-то там «суду», к какой-то там «совести», для человека, взращенного в армейской дисциплине ума, все это вещи несуразные, ненужные и, главное, неуместные.
Ну что ж, деду удавалось иногда выправлять и это начальственное косоглазие.
Если в истории с «их благородиями» нужно положиться на слово, кроме письма других свидетельств не сохранилось, то выправление «косоглазия» «их неблагородиям», то есть советским начальникам, может быть подтверждено документом с подписями и печатью.
23. Дело по жалобе Главврача Нарбольницы гр. Кураева Н.Н. на постановление Спецкомиссии по чистке соваппарата по которому он отнесен ко II-й категории со снятием с работы из Фатежской Нарбольницы.
Докладчик т. Кильянов, гр. Кураев присутствует.
Постановили: Постановление Спецкомиссии по вопросу о т. Кураеве отменить и считать его по чистке проверенным.
Секретарь Комиссии подп. Селюнин
(печать)
Фатежская нарбольница — это и есть больница в Ольховатке, на краю Фатежа, больница — выстраданная дедом, с его участием выстроенная и доведенная до ума.
К началу 30-го года дед знал, что он тяжко болен, догадывался, что жить осталось недолго, и действительно, через год его не станет. Сына Николая, занявшего место старшего, после смерти Сергея, мечтающего стать мостостроителем, третий год не принимают в Технологический институт в Ленинграде. Экзамены сдает, но мест для «социально чуждого» элемента, сына врача и учительницы, в институте нет.
Не приняли в институт и старшую дочь, Маргариту, вынужденную пойти на курсы стенографисток.
Младшую дочь, и по сей день вспоминающую пионерские годы, как счастливейшие, в 1929 году в комсомол не приняли. Товарищ Кумова, пришедшая на смену разоблаченному троцкисту пионер-организатору Ефиму Тараховскому, была четко ориентирована и знала, что деток д-ра Кураева в институтах «режут».
«В комсомол мылишься? В институт пролезть хочешь?» — спросила тетку товарищ Кумова, когда та принесла заявление. Тетка расплакалась и обрекла себя на пожизненную беспартийность необдуманными словами, со слезами смешанными: «Ну и не нужен мне ваш комсомол…» Комсомол такого не забывает и не прощает. А вот в «Пироговку», в Московский первый медицинский институт им. Пирогова, что на Девичьем поле, приняли тетку, что называется, с первого захода. А почему? А потому, что в приемную комиссию была предъявлена копия справки, подлинник которой свято хранится и по сей день.
Раз мы на крыльях, заверенных подписями и печатями, перенеслись из Японской войны в светлое будущее, есть смысл приоткрыть завесу над тем, как дед после империалистической войны, где он провел три года на Западном и Северном фронтах, снова оказался в Фатеже.
С началом войны, в четырнадцатом году, семья из Фатежа переехала в Воскресенск, где Вильгельм Францевич и Агнесса Карловна по мере сил должны были заменить ушедшего на фронт Николая Никандровича. Как-никак четверо детей, младшая, пожизненно беспартийная, только что родилась, в мае четырнадцатого. В шестнадцатом родится Аркадий.
Окончательно с фронта дед вернулся в Воскресенск в шведской кожаной тужурке, в портупее и опять же с шашкой. Если врачу в казачьем полку шашка нужна хотя бы для единообразия в строю, то зачем шашка главному врачу военно-госпитального поезда, понять сложнее.
Жить двум семьям в одном доме нелегко, и потому, когда в начале 1918 года деда отыскали коллеги и позвали в больницу, которую он по праву считал своей, приглашение принял.