Жребий Рилиана Кру

Персоны бесцельно блуждали по бесконечным коридорам этой огромной крепости. Нетвердой походкой они прошествовали по гулким галереям и пустым покоям и стали спускаться вниз по большой центральной лестнице с резными каменными перилами, которые могли бы послужить им хорошей опорой, знай они, как ими воспользоваться. Но вместо этого творения Кипроуза качались и пошатывались на каждой ступеньке, рискуя пересчитать их своими боками. Потом все трое сели с размаху на одну из ступеней, посидели и сравнительно легко поднялись — при дремавших пока еще умственных способностях их самоконтроль на физическом уровне, несомненно, возрастал очень быстро — и продолжили свою прогулку.

Вот персоны очутились на первом этаже. Комнаты, через которые они потащились дальше, были уже отнюдь не пустынны. То там, то сям им встречались слуги, которые при виде шествующего мимо них тройного образа мокрого обнаженного сеньора застывали в суеверном ужасе. Кто-то из челяди бросился в комнату для прислуги, другие, более храбрые, остались на месте, чтобы посмотреть, что будет дальше. Двойники продолжали свой путь, не обращая ни на кого внимания.

Миновав сводчатый проход, они попали в зал, где одну из стен занимал ряд высоких окон. Сейчас они были открыты. Яркие потоки утреннего солнца возбудили любопытство персон. Все трое приблизились к одному из окон и стали разглядывать сад, еще не тронутый холодным дыханием осени, облака, скользящие по ярко-голубому, словно с картинки, небу, но больше всего их заинтересовало солнце, хотя их неподготовленным глазам было трудно выдержать столь резкий свет. И тут из глубин округлых животов поднялось низкое урчание — первый звук, который издали персоны.

Они сгрудились у окна, злобно отпихивая друг друга, чтобы заполучить лучшую точку обзора. Вероятно, солнце пробудило в них первые проблески любознательности и дух соперничества. Один из них толкнул в спину другого, загораживающего ему вид. Тот в ответ толкнул стоящего сзади локтем в живот. Бурчание персон нарастало по громкости и интенсивности, усилилась и толкотня. В итоге один из двойников перевесился через подоконник и соскользнул вниз, приземлившись лицом во влажную садовую почву. Фактура суглинка была ему незнакома, и он принялся разгребать землю, а двое других псевдокипроуза наблюдали за ним. Вскоре, побуждаемые только что пробудившейся в них любознательностью, они тоже неуклюже перевалились через подоконник и шлепнулись на землю, чтобы изучить грязь. Через некоторое время троица поднялась и пошла бродить по кустам. В окнах маячили слуги, наблюдавшие за их движением по саду, но вмешиваться они не решались. Всех занимал один-единственный вопрос: кто из них сеньор? Тут мнения разделились — одни считали, что никто, другие утверждали, что все трое.

Персоны бродили вразвалочку по саду. Затем, как по команде, остановились и принялись втягивать в себя воздух. Запахи свежести, земли, растений и жареной рыбы с кухни щекотали ноздри толстяков. Какое-то время они постояли, шумно принюхиваясь, а затем пошли по дорожке в глубь сада.

В саду существовал лабиринт из самшитовых кустов — плод романтических капризов леди Фрайбанни. Незатейливый узор состоял всего лишь из нескольких проходов, тем не менее тут был настоящий лабиринт, что отвечало желаниям его создательницы. На маленькой поросшей травой поляне в центре лабиринта стоял бельведер из резного мрамора с позолоченными стропилами. Восемь витых белоснежных колонн поддерживали медный купол в форме луковицы, выкрашенный в цвет миазматического папоротника. Под сень сего пасторального приюта любила удаляться леди Фрайбанни, чтобы поглощать тома столь пылко любимых ею поэтических произведений. Вот и сегодня она сидела там с книгой на коленях и читала вслух сыновьям, которые расположились у ее ног. Надо сказать, «Золотой болиголов», принадлежащий перу неизвестного городского барда, скрывающегося за псевдонимом Мастер Эм, не вызвал должных восторгов у тройняшек, почти впавших в сонное забытье.

* * *

Леди Фрайбанни завершила двадцатую песнь и сделала паузу, чтобы перевести дыхание. Воспользовавшись этим, Друвин с озабоченным видом поинтересовался:

— Мам, а нам действительно надо слушать еще?

— Конечно, мой ягненочек, — ответила Фрайбанни. — Я хочу, чтобы мои дорогие мальчики насладились возвышенными чувствами, пробуждаемыми великим искусством. Я хочу, чтобы они стали культурными, утонченными людьми, тонко чувствующими…

— Так и я о том же, мам, — перебил ее Друвин. — Поэзия — это такая, э-э-э, как ты говоришь, возвышенная штука, что мы можем воспринимать ее только небольшими порциями.

— По чуть-чуть, — поддержал его Прук.

— Иначе, — продолжал Друвин, — она слишком сильно… э-э-э, действует на нас. Прочищает мозги, словно лучами света.

— Или как будто от избытка чувств взрывается сердце, — предложил свой вариант Прук.

— Или словно ты в темной аллее с одной из девок из таверны «Драгоценность», — встрял размечтавшийся Вазм, но тут же замолк под испепеляющими взглядами братьев.