Жребий

— Ну, Тимофей Сергеевич, это уже совсем несерьезно. Так мы не договаривались. Ты же на своих уроках пересказываешь ученикам произведения писателей, которые изу-чаются?

— Да, приходится. Они, балбесы, не хотят читать.

— Вот. А сам не можешь свой же рассказ пересказать. Так дело не пойдет.

— Видите ли, при пересказе ускользает, если можно так сказать, вся аура. Весь тот дух произведения, который в момент оценки его как раз и важен. Потому один и тот же сюжет может быть реализован по-разному, — сказал Нетудыхин, совершенно невин-но глядя в лицо Зуеву.

— Ну и блудливый же ты, Тимофей Сергеевич, — сказал Зуев. — Оттырить мне тебя хочется. По-мужицки. Бери бумагу. Пошли ко мне в кабинет.

Перебрались к Зуеву. Он сказал, усаживаясь за стол:

— И сколько ты будешь меня мурыжить? Ты что думаешь, у меня терпение бес-конечное?

— Да он же пропитан ненавистью к советской власти! — ни с того ни с сего ляп-нул Карпов.

— Ненависть, — ответил корректно Нетудыхин, — необходимо еще доказать. — И тут же не выдержал: — А если меня здесь будут оскорблять посторонние, я вообще откажусь от всяких показаний.

Карпов и Зуев переглянулись.

— Доказать ее можно на раз, — сказал веско Зуев. — Но мне все же хочется, что-бы ты сам покаялся.

— Как это — на раз? — удивился Нетудыхин. — Я такое заявление считаю абсо-лютно голословным. Только факты.

— А портрет, что появился на доме быта, — это что, не факт?

— Что за портрет? — не понял Нетудыхин.

— Твой портрет, — сказал Зуев. — Вместо портрета Ленина.

— Чей??? — переспросил Нетудыхин.

— Портрет Тимофея Сергеевича Нетудыхина.

Нетудыхин оцепенел. Он смотрел на Зуева широко раскрытыми глазами и не ве-рил тому, что слышал.

— Это какая-то чушь! — сказал наконец Нетудыхин. — Что вы выдумываете? Откуда ему там взяться?

— Нет, не чушь, Тимофей Сергеевич. К сожалению, совсем не чушь. И это уже не анекдотики-рассказики, которые, кто знает, то ли есть, то ли нет. Портрет висит как не-прложный факт. Ты сможешь его сам увидеть. И постарайся объяснить нам, в силу каких причин и по какому такому праву ты там появился?

— Я абсолютно не понимаю, в чем вы меня обвиняете, — заявил Нетудыхин.

— Дом быта знаешь, где находится?

— Конечно.

— Там, на торцевой стене его, висел портрет Ленина.

— Что-то висело, помню.

— Теперь он исчез.

— Сняли, наверное, на реставрацию. Скоро повесят снова.

— Нет, его никто не снимал. Он так и остался висеть. Но вместо Ленина теперь там твоя морда красуется собственной персоной.

— Что?

— То, что ты слышал.

— Этого не может быть! — категорически заявил Нетудыхин.

— Так бы и я подумал, да не могу: факт есть факт, — сказал Зуев.

— Когда, когда это случилось?

— Вчера утром.

— Почему же вы его не сняли до сих пор?

— Сняли, как же, сразу же и сняли.

— Ну и что?

— А ты за ночь опять прямо на стене объявился. И даже еще красочней, чем был.

— Это какая-то фантасмагория! — сказал Нетудыхин. — Я здесь ни при чем.

— Нет, Тимофей Сергеевич, при чем. Мы живем в причинном мире, так просто ничего не появляется и не исчезает. Мне, например, кажется, что ты очень возжаждал славы и уважения. И даже в мыслях своих посягнул на славу нашего вождя. Притязания твои были настолько сильны, что наконец реализовались. Но это же катастрофа для об-щества! Завтра ты можешь страстно возжелать еще чего-нибудь. Где гарантия, что твои желания не обернутся реальностью?

— Мистика! Никакой жажды славы я никогда не испытывал.

— Зачем же пишешь?

— Пишу потому, что живу. И по-другому не могу.

— Это твое признание очень важно. Хочешь быть замеченным в жизни. Размеч-тался о великой славе земной. Спокусился даже на Ильича. Вот тебе и результат в виде портрета.

— Послушайте, — сказал Тимофей Сергеевич, — то, что вы пытаетесь сейчас до-казать, — совершеннейший абсурд. Причем здесь Ленин? Он политический деятель. Я не имею к политике никаких притязаний, тем более — лично к Ленину. Даже как идеал, ес-ли уж на то пошло, он не может мне служить образцом. Другое дело, если бы это был кто-нибудь из русских классиков. А здесь нет никакой логики.

— Не скажи, Тимофей Сергеевич, не скажи. Я тоже сначала не мог понять этой связи. А оказывается, еще какая логика просматривается. Целая система: ты популяризу-ешь анекдоты о Ленине, написал о нем гнусный рассказ, наконец, искушаешься его ме-стом в сознании нашего народа — разве это не ряд однородных преступных деяний? И все они вращаются вокруг личности Ильича. Как ты смеешь претендовать у народа на уважение, равное уважению вождя? Что значит твой нахальный самозахват?

Нетудыхин оказывался в тупике. Что он мог ответить на все эти дикие вопросы? Тимофей Сергеевич, конечно, уже догадался, чья это проделка с портретом. Но разве можно было говорить об этом Зуеву?

И он повторил свой прежний довод:

— Я здесь ни при чем.

— Кто же тогда при чем?