Жребий

Запертый на ключ, Тимофей Сергеевич ходил по комнате и с улыбкой думал о своих пацанах. Никогда прежде он с такой нежностью о них не думал. Молодцы, корое-ды! И хотя сама эта сцена, случившаяся у портрета, ничего хорошего ему в дальнейшем не сулила, Нетудыхин был тронут ею до глубины души. То мрачное настроение, которое давило его раньше, куда-то улетучилось. Он почувствовал в себе прилив сил и отчаянной решимости сражаться до конца. Показалось, что замаячил даже выход: шрам, шрам, ко-торый остался от раны, полученной им в бродячей своей юности, вдруг стал оборачи-ваться для него непредвиденным благом. Вот и разберись, где кончается Зло и где начи-нается Добро.

"Перестарался Князь, — думал он о Сатане. — Переусердствовал в своем злом творческом рвении. А шарик-то покатился мимо лузы…"

Но радоваться было пока еще рано, тем более — строить какие-то догадки по по-воду исхода всего дела.

Пришел Зуев — мрачный и злой. И они перекочевали в его кабинет.

— Тебе не надоело вот так, целый день, мучить себя и других рядом с собой? — спросил Зуев, несколько отходя от злости.

— Ну, а что же мне делать? — отозвался таким же незлобливым тоном Нетуды-хин. — Ведь вы же меня обвиняете в страшном преступлении: я претендую на авторитет Ленина. Ну абсурд же это, абсурд! Неужели вы не понимаете?

— А как же быть с портретом?

— Я не имею к этой чертовщине никакого отношения.

— Да, кстати. У тебя в роду нет там, случайно, никаких ведьм, колдунов?

— Вы что? Мои отец и мать — нормальные люди, — сказал Нетудыхин.

— Ну вот, и тут — дупель-пусто. А начальство требует разгадки. В городе шумок нарастает. И портрет этот, несмотря на отсутствие шрама на лбу, твой, Тимофей Сергее-вич. Да-да, твой. Это даже пацанва твоя невольно подтвердила. Сегодня с портрета сде-лали снимки. Я думаю, что экспертиза тоже подтвердит.

— Так что же мне, вешаться, что ли? Или изувечить свою морду до такой степени, чтобы она не имела ничего общего с этим злополучным портретом? — сказал Нетуды-хин.

— Вообще-то, это, конечно, идея — сделать пластическую операцию, — сказал вполне серьезно Зуев. — Но где гарантия, что он не появится на доме быта в новом своем варианте? Наши консультанты поставлены в тупик. Один, правда, подобно тебе, все на абсурде настаивал. Мы, говорит, все подчиняем логике. Здесь же мы имеем дело с абсур-дом, который потому и не подвластен логике, что он абсурд. Поэтому тут, наверное, надо бы исходить из принципов Божественного разумения, кои нам недоступны. Из ума вы-живают старики. Да… А я так думаю: а нельзя ли, ядрена вошь, сделать так, чтобы он, этот портрет, соскользнул как-то оттуда, со стены?

— Каким образом?

— А таким, каким он появился, таким чтоб и исчез — с помощью тебя. Ведь я же не верю, что он появился просто так, без твоих тайных помыслов и страстей. Были же у тебя какие-то притязания аномальные — вот они и проявились. Сегодня ты должен от них отказаться, думать наоборот — может, этот портрет и исчезнет, пропади он пропа-дом!

— Да не было у меня никаких притязаний!

— Были, Тимофей Сергеевич!

— Не было!

— А я нутром чувствую, что были! Неправильно ты желал и мыслил! Теперь надо — чтобы правильно!

— Ну и что будет?

— Что будет — посмотрим.

— Абсурд.

— Может быть. Но надо попробовать. Клин клином вышибают.

Нетудыхин удивленно посмотрел на Зуева и подумал: серьезно ли он это говорит или у него уже стал ум за разум заходить?

— Да, это, конечно, очень оригинальная мысль, — съязвил Тимофей Сергеевич. — Если бы только твердо знать, что значит думать правильно и что неправильно.

— А какие тут могут быть неясности? Мы живем во времена фронтального про-тивостояния: или они нас, или мы их. Символом нашей борьбы является Ленин. Поэтому мы должны жить и мыслить по-ленински. Отсюда проистекает и наше отношение к нему. Вот и все, Тимофей Сергеевич. Попробуй подумать так, как должно тебе думать. А вдруг получится.

— Дело в том, что процесс мышления… — начал было Нетудыхин и неожиданно замолчал.

— Слушаю, слушаю, — сказал Зуев.

— Не хочу, — сказал Тимофей Сергеевич. — Не хочу никому больше ничего до-казывать. Надоело. Будь, что будет. Обвенчают — прекрасно: там тоже люди нужны. Не впервой. Отдохну хоть. От суки-жизни. В сущности, еще неизвестно, где зона, — там или здесь, — и где больше свободы. Но скорее всего, ее нет ни там ни тут, если уж человеку нельзя думать так, как это он считает правильным.

— Ну-у, Тимофей Сергеевич, ты сгущаешь краски. Хотя я могу тебя понять: тебе не везло, ты сталкивался с морем несправедливости. И все же нельзя путать день вче-рашний с днем сегодняшним. Да, были ошибки. Может быть, даже большие ошибки. Но они нами осознаны, осуждены и канули в прошлое. В какой-то мере эти ошибки были неизбежны: ведь то, что мы делаем, в истории совершается впервые. Будущие поколения простят нам наши огрехи…

— У вас какое образование? — неожиданно спросил Нетудыхин.

— Высшее. А что?

— Да нет, ничего. Просто я подумал, что по общественным наукам вы, вероятно, всегда преуспевали.