Жрецы

Веселой потасовки братьев с безобидными грубиянами больше не было. На охрану Лаомедонта надвигался Геракл, вспомнивший былую обиду; копья опытных солдат недвусмысленно говорили об их намерениях, илионский десятник - первый камешек лавины - с увесистым поленом в руках уже бежал за угол двора к оружейной кладовке, надеясь сбить замок... и Лихас стремглав кинулся к поклаже братьев.

Уцепившись за более тонкий конец Алкидовой дубины - Лихас до сих пор с трудом мог оторвать ее от земли - он волоком потащил ее, всхлипывая, спотыкаясь, хрипло крича:

- Геракл! Я здесь!.. здесь я... Геракл, оружие!..

"Совсем ошалел малый, - пробормотала старая повариха, равнодушно наблюдавшая за происходящим. - Ох, надорвется... к Гераклу взывает, а где он, этот Геракл?.." Она нагнулась и отцепила котомку, веревкой захлестнувшую один из сучков дубины и волочившуюся следом - но Лихас не заметил этого и слов поварихи не услышал; он плакал и тащил, тащил и плакал, пока дубина вдруг не взлетела в воздух, а Лихас стал сильным-сильным, а потом - слабым-слабым, потому что дубина обожгла ладони, вырвавшись из рук и улетев в небо...

- Спасибо, малыш! - выдохнул Ификл - или это только послышалось съежившемуся Лихасу? - и с ревом кинулся на помощь брату, топча разбросанные тела; но тут, перекрывая шум, царивший во дворе, от ворот коротко и страшно прозвенело:

- Стоять! Всем стоять!

И медным гулом, словно Сторукие разом ударили в стены Тартара:

- Я кому сказал?!

На миг все замерло; раскрытые в беззвучном вопле рты, взметнувшиеся вверх палки, выставленные перед собой мечи и копья, занесенная над головой дубина...

И в наступившей тишине, вжимая вихрастый затылок в тощие плечи, Лихас обернулся.

У ворот, рядом с долговязым, нарядно вырядившимся ойхаллийцем лет сорока пяти - рядом с этим ничуть не заинтересовавшим Лихаса человеком стоял Иолай. По сравнению с ойхаллийцем Иолай выглядел нелепо молодым и низкорослым, но Лихас ни на мгновение не усомнился, кто остановил побоище.

- Из-за чего шум? - уже спокойнее проговорил Иолай, вразвалочку выходя на середину двора; но в горле его еще клокотали отзвуки недавнего крика.

Так вибрирует стрела, вонзившаяся в цель.

Тишина.

Не та, лесная, безмятежная - другая.

- Из-за меня, - виновато сообщил Лихас во второй раз, бочком подходя к Иолаю и ожидая неминуемой затрещины.

"Этот не промахнется", - мелькнуло в голове.

Иолай посмотрел на понурившегося мальчишку, на приходящего в себя Алкида, на Ификла с дубиной на плече, на кольцо солдат, топорщившееся бронзовыми шипами...

- Ладно, - буркнул он. - Размялись - и будет. Где поклажа?

- Там, - руки братьев и Лихаса дружно вытянулись по направлению к дальнему концу двора.

- Берите и тащите за мной, - Иолай с хрустом потянулся всем телом, словно после долгой и утомительной работы. - Сейчас нам покажут наши покои. А дубину... ее, пожалуй, сдайте в оружейную. Вот Лихас пусть и отнесет. Ну что, двинулись?

Уже у дверей выделенных им покоев - самых дальних в восточном крыле первого этажа, куда вела галерея - Иолая догнал запыхавшийся Ифит-ойхаллиец.

- Все в порядке, - ответил он на невысказанный вопрос. - Когда узнали, с кем дрались и живы остались - распухли от гордости, как жабы перед дождем. Теперь квакают. Твои отец с дядей - они как, пьют много?

- А что? - не понял Иолай.

- Ничего. Каждый с Гераклом выпить хочет. Чтобы было о чем детям в старости рассказывать. А тебя басилей Эврит просит ближе к вечеру зайти в мегарон. Хорошо?

- Хорошо, - несколько недоумевая, ответил Иолай.

А скоро настал и вечер.

6

Пятеро немолодых людей сидели перед Иолаем, на миг задержавшимся на пороге прямоугольного, слегка вытянутого мегарона, в открытую прихожую которого вела колоннада из дворцового двора.

Пятеро владык.

Старый знакомец Эврит-стрелок, басилей Ойхаллии и негласный хозяин всей Эвбеи; схваченные на лбу ремешком белоснежные волосы обильно падают на плечи, дубленая кожа лица собрана в многочисленные складки, костистые руки тяжко легли на подлокотники кресла, и скамеечка для ног отброшена за ненадобностью - даже сидя, Эврит Ойхаллийский кажется выше всех, так что острые колени басилея торчат неприлично высоко, словно взрослый человек по ошибке уселся в детское креслице.

Это было бы смешно, если бы касалось кого-нибудь другого.

Еще один знакомец, но уже не столь давнего времени - скупердяй Авгий, зажавший в цепком кулачке плодородную Элиду; рыхлый, приземистый плешивец с нездоровым цветом лица, чья душа вряд ли чище его знаменитых конюшен. Не раз элидский басилей пытался доказать свое происхождение то от Гелиоса, то от Посейдона - но весь Пелопоннес слишком хорошо помнил разбойные выходки подлинного отца Авгия, беспутного Форбанта-лапифа, который со товарищи обирал паломников на дорогах Фокиды и однажды даже поджег Дельфийский храм, за что был ранен стрелой Аполлона.

А проще сказать - тяжело заболел, но почему-то выжил.