Жрецы (Человек и боги - 2)

- Вот ваше начальство! - указал Друцкой на командира Олонецкого полка - полного румяного старика, встретившего Петра довольно-таки неприязненным взглядом.

- Отрадно видеть таких воинов в своих эскадронах... Прошу любить и жаловать... - проговорил он сухо, своим притворством напомнив Петру старичка в желтом камзоле (из Сыскного приказа).

- Россия оружием своим, отличною храбростью, неустрашимостью и мужеством сынов своих приобрела всеобщее уважение и славу, - сказал Друцкой. - Посмотрите на оного офицера! Нельзя не видеть, до какой высшей степени совершенства доведены войска и весь состав военной службы у нас.

Седой полковник оглядел Петра с ног до головы прищуренными глазами, с усмешкой на губах.

- Благоволите заутра явиться в полк для надлежащей репортации! сказал он.

Друцкой, подав полковнику бокал, рассмеялся:

- Вознаградим урон потерянных минут.

И налил всем близ сидящим гостям также по чарке вина, в том числе и Рыхловскому.

Остальные, увидев это, поспешно налили себе вина сами. Оживились и священнослужители. Отец Кондратий рукавом зацепил кувшин и едва не свалил его. Когда соседи ахнули от испуга, он всей тяжестью повалился на скамью.

Этого попа пришлось все-таки удалить из палаты, ибо он напился до того, что, глядя в упор на губернатора, запел: "Со святыми упокой!".

Князь Друцкой подошел к Петру и сказал, улыбаясь:

- Философ Зенон, присутствуя на одном пиру, был спрошен Птоломеевыми послами: не передаст ли он чего их царю? Он ответил: "Скажите ему, что вы нашли человека, который умеет молчать". Я думаю, если бы послы Птоломея обратились с подобным вопросом к вам, пришлось бы вам ответить оное же.

После этого он выразил свое сожаление по поводу смерти Филиппа Павловича, назвав его "достойнейшим сыном отечества". Петр спросил его о подробностях убийства. Губернатор по секрету сказал: "Баба погубила. Мордовка. Разбойница!"

Подали ужин. Один из попов стал рассказывать о том, как молится мордва христианскому богу.

- Для домашнего моленья господу богу оная мордва приобретает образа со многими ликами святых и не смущается она тем, что лики тех святых за многочисленностью - мелки и неразборчивы. Одно ее обольщает - обилие ликов, дабы единою свечою можно было бы сразу озарить наибольшее число небесных святителей, во избежание излишней траты денег на свечи. При этом мордовский богомолец стремится и свой собственный лик к самой свече пододвинуть, считая, что освещенный лик виднее господу богу, нежели лик, обретающийся во мраке.

Губернатор покатывался со смеха. Гости ему вторили.

- У меня в приходе, - продолжал поп, - мордва молится и по-русски и по-мордовски. Нашему богу - по-русски, своим - по-мордовски. Я спросил их - зачем они так делают? Они ответили: "А так будет надежнее, отец: ежели до вашего бога не дойдет, то дойдет до нашего, а ежели не дойдет до нашего, то дойдет до вашего..."

Опять взрыв пьяного хохота.

Друцкой искоса посмотрел на Петра. Письмо от Шувалова, переданное ему самим же поручиком, говорило о том, чтобы губернатор следил за этим офицером, особенно за его разговорами о дворце и царице. Утром прибыл в Нижний заплечный мастер из московского Сыскного приказа для обучения нижегородских малоопытных палачей. Он привез с собою также и секретный пакет, в котором сообщалось о неблагонадежном поведении Рыхловского в Москве. Губернатор уже знал, что делать.

Повернувшись лицом к Рыхловскому, он повел речь о крестьянстве, ругая мужиков за невежество и нерадивость к труду. Упомянул о каком-то бунте под Алатырем. Будто бы он "раздавил сей бунт в трое суток". Рассказав об этом, он спросил Петра: не пришлось ли ему столкнуться дорогою с хамским отродьем, с мужичьем?

Петр ответил:

- Проехал я много деревень и селений. И не согласен я, что наш народ, погруженный в крайнее невежество, не различим от бессловесных скотов. Это - совершенная ложь. Остроумием и находчивым разумом бог не обидел простой народ. Вот взгляните... - Петр вынул из кармана "прошение в небесную канцелярию" и положил на стол. - Это писание, подсунутое мне тайно в карман моей шинели на постоялом дворе двумя беглыми мужиками, коих я считал эстонцами...

Друцкой прочитал листок и задумался:

- Плохо, когда мужик смеется... Губернатору ли не знаком этот смех?! Видел я однажды на дыбе смеющегося мужика... Я хотел на него крикнуть, но у меня язык отнялся. Страшно! Моим повелением его сняли с дыбы... Спрошенный, чему он смеется, он ответил: "Забьете меня, кто же моему господину оброк заплатит?" - "Так чего же тут смешнего?" - "А то, что, бия мужика, - сказал он, - вы его в долг вводите. Когда же мы с вами расплатимся-то?!" - Тут мужик замолчал. Я велел его опять вздернуть на дыбу, но так и не добились мы от него, что обозначает сказанное им. Дворяне, священство, посадские люди смеются - это одно, а мужик смеется другое.

Губернатор насупился. Он заявил Рыхловскому: