Жрецы и Жертвы Холокоста

«Подсчитано, что десять миллионов евреев, уцелевших после второй мировой войны, превратились в четырнадцать миллионов тридцать восемь тысяч на сегодняшний день». Этой статистикой (увеличением за 30 лет численности европейского еврейства более чем на 40 %) Вергелис подтвердил более позднее предположение Кожинова о том, что невозможный для еврейства послевоенный демографический взрыв был следствием того, что потери европейского еврейства во времена Холокоста были сильно преувеличены для того, чтобы вдолбить в сознание современников сакральное число шесть миллионов.

Но вера не нуждается в научных аргументах и доказательствах, а потому еретиков, сомневающихся в фундаментальных постулатах Холокоста, надо судить судом Холокостной инквизиции.

Если бы В. Кожинов был жив, его бы, согласно недавней резолюции ООН, засудили. За что? Он ведь факта истребления евреев не отрицал? Нет! Но его можно было осудить за выяснение того, что 2 миллиона восточно-европейских евреев были засчитаны в общий холокостный итог дважды. И тем самым он снизил сакральную цифру Холокоста с 6 миллионов до 4-х. А Холокост без шести миллионов — это уже не Холокост, а обычное преступление, каких было много в XX веке и особенно в эпоху Второй мировой войны.

А тут ещё и соавтор Поляна по книге Альфред Кох свинью подложил и по легкомыслию фактически согласился с выводами Вадима Валерьяновича Кожинова: «Как уже отмечалось в начале, демографический анализ количества жертв Холокоста затруднён из-за отсутствия сравнимых данных. Поэтому отрицатели часто обращают внимание (и зачастую справедливо) на то, что во многих классических (!? — Ст. К.) работах присутствует двойной счёт, когда одних и тех же людей сначала засчитывают, как польские жертвы, а потом как советские.

Причины такого двойственного счёта понятны: переход территорий Западной Белоруссии и Западной Украины от Польши к Советскому Союзу делают его практически неизбежным» (стр. 338).

Не сумев опровергнуть выводы Кожинова относительно «двойной» бухгалтерии жертв Холокоста при подсчёте потерь восточноевропейского еврейства, Полян срывается на глумливую иронию, называя Кожинова «антисемитом-интеллектуалом, специалистом по кожным болезням русской литературы», который, якобы, в «своё время назвал Эдуарда Багрицкого не то «прыщом», не то «жидовским наростом» <…> на чистом теле русской поэзии, но противопоставил ему другого поэта-еврея — Осипа Мандельштама, стихи которого он и впрямь искренне любил».

Но Кожинов никогда не противопоставлял Багрицкого Мандельштаму. Это сделал я в своей речи на дискуссии «Классика и мы» 21 декабря 1977 г. в Центральном доме литераторов. А» жидовским наростом» на теле Тютчева называл Мандельштама (но отнюдь не Багрицкого) не Вадим Кожинов, а Пётр Палиевский, да и то только в несерьёзных разговорах.

Так что чего больше в размышлениях Нерлера-Поляна о Кожинове — невежества, литературных сплетен или глумления, не достойного историка, сказать трудно. А в ответ на оскорбительную для памяти Кожинова реплику относительно его специализации «по кожным болезням русской литературы» я скажу только то, что научная импотенция Нерлера для меня тоже медицинский диагноз. Она явственна даже в темах, которые он, «председатель мандельштамовского общества», обязан знать, как никто другой. Но вот что он пишет об Осипе Мандельштаме: «Гениальный русский поэт Осип Мандельштам, каковы бы ни были мотивы его крещения в 1911 году, ни на секунду не переставал быть евреем». Интересно, как бы отнёсся к такому заявлению сам Осип Мандельштам, который писал в «Шуме времени» о своей местечковой жизни в детстве и юности: «А кругом простирается хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал». Вот оно признание честного дезертира…

* * *