Жрица

— Что тебя напугало у Крифа? — И, не позволяя отделаться колким ответом, Туман придвигается ближе: — Не надо выдумывать ерунду. Я знаю, что ты можешь пройти сквозь город полный трупов, видел, как ты борешься, даже когда твои глаза закрыты и связаны руки, догадываюсь, что ты противостоишь своим Богам едва ли не ежедневно, знаю, что ты не боишься ни смерти, ни боли. Так что тебя напугало?

Я не сразу нахожу в себе смелость посмотреть в глаза Тумана.

— Боль пройдет. Я к ней терпелива, Волк. — В моих словах только очевидная истина и больше ничего. Не могу сказать ему об Ардаре, клятве или девочках. — Единственное, чего нужно опасаться, — это люди.

— Какой человек могущественнее Богов?

— Самое страшное со мной сотворили люди. Моего ребенка вырезал из меня и бросил в огонь человек. Ни один Бог не бывает так жесток.

— То не человек, а зверь. — Он разделяет эту память со мной, не прячется как все остальные.

— Все люди — звери. Все звери были людьми.

Ему, наконец, достаточно той честности и горечи, что я отдаю. В его темных глазах не разглядеть чувств, но он будто соглашается, понимает, и уже я не прячусь за обидными фразами и равнодушием.

— Ты бежишь от него, — произносит Туман, и мне даже не нужно подтверждать. Все ясно и без того. — Можешь отдохнуть еще несколько часов, выехать получится не раньше полудня, а вероятней всего — после сытного обеда. — Он легко возвращается к будничным вопросам. Я догадываюсь, что им хочется задержаться здесь и порядком поднадоело спать на земле и проводить сутки напролет в седле, но у меня нет такой роскоши, каждая ночь может стать последней для девочек.

Туман оказывается прав, мы выдвигаемся, когда солнце уже больше чем наполовину склоняется к горизонту. На лошадь я взбираюсь сама и безмерно этим горжусь. Тюки снова полны припасов, и коней сначала пускают шагом, давая привыкнуть к весу, а потом постепенно наращивают темп. Я стойко держусь, по-прежнему соблюдая дистанцию между мной и Туманом. До темноты мы успеваем лишь углубиться в лес, а к следующему полудню я уже могу слышать шум реки. Перебросив одну из сумок Рутилу, чтобы было легче, Туман пришпоривает коня, веля скакать быстрее. На берегу, когда до воды не больше десятка метров, я спускаюсь на землю, на ходу сбросив сапоги и стягивая рубаху, оставаясь лишь в штанах и нагрудной повязке, широкими шагами захожу на глубину и, втянув в легкие воздух, ныряю. Течение кружит меня в водовороте, тревожа рану. Кровь расходится, вода обнимает, лечит.

Придет день, когда я не стану убегать от Ардара. Я дождусь. Я терпелива.

А до тех пор вся моя ненависть — ему.

Глава 6

Вынырнув и вдохнув, снова ухожу вниз.

Река могла бы унести далеко отсюда, будь я свободна, но обещание держит не хуже тяжелого валуна, и его не смыть водой. Когда рана успокаивается, отталкиваюсь ото дна и всплываю на поверхность. Течением отнесло левее от места ночевки, а Туман уже разводит костер. Скользя босыми ногами по камням, выбираюсь на берег, подбираю брошенную одежду и присаживаюсь к огню. Растрепав мокрые волосы, вытираю их рубахой и снова сплетаю косы, подставляю костровому жару то один бок, то другой.

— Что за след у тебя на плече? — спрашивает Туман, присаживаясь напротив.

— Укус. — Я безотчетно касаюсь отметины от зубов Калы чуть выше правой лопатки. Ей уже много лет, целых восемь. Мне было столько же, когда Ардар забрал нас. Моей дочери могло быть восемь. Или прошло девять лет, и мне уже двадцать пять? Я совсем потерялась в днях, следя только за ночным небом и красной планетой.

Кала тут же отзывается, чувствуя прикосновение к метке, связующей нас. Она готова выпрыгнуть и драться за меня, но я не зову, нет нужды. Все спокойно, просто я тоскую по ним, и даже простые воспоминания угнетают.

— Какой сегодня день, Волк? — Я натягиваю сырую рубаху на тело.

— Солнечный. — Он не отводит взгляда от огня. — Я не видел раньше таких следов, какой зверь?

— Зубастый.

Туман хмыкает и смотрит на меня сквозь языки пламени. Пристально, словно ожидая еще одного откровения. Он криво улыбается, поняв, что о своем говорить не стану.

— Жуткие у тебя глаза, — спокойно произношу я. — С детства такие, или прогневил Богов?

— Если и прогневил, то до рождения. Мать потому Черным Туманом и назвала. — Пожав плечами, он все так же наблюдает за мной, лениво шевеля длинной веткой в костре. И пока разговор не стал личным, после чего он сможет требовать от меня правдивых ответов о прошлом, поднимаюсь на ноги и снова ухожу к реке. Пусть думает, что я сбегаю от его взгляда, пусть считает, что это победа.

— А как тебя назвала мать? — он спрашивает вдогонку, сам не поднимается.

— Тебе разонравилась «жрица»?

— Неудобно. Имя сподручнее.

— Дай мне имя. — Я слегка поворачиваю голову, готовая получить новую кличку.

— Это опять что-то божественное? Если скажешь, как тебя зовут, продашь мне душу?

Я улыбаюсь, Туман даже не догадывается, насколько близок к правде.