Жрица

Не мои руки сжаты в кулаки и бесполезно бьют по Ардару. Он без труда пресекает это. Не мои ноги привязаны и недвижимы. Не мой живот покрыт холодным снегом. Я больше не кричу, судорожно вдыхаю воздух не моей грудью. Я закрываю глаза и в последний раз зову, зову всем, еще своим, существом единственную, кто сумеет нас защитить.

Никто не придет.

Никто. Нас оставили.

Я чувствую лезвие в не моем животе, оно вспарывает кожу, проникает внутрь. Чьи-то грубые руки погружаются в тело.

Я слышу, как хрустят ее кости.

Я чувствую, как ее отрывают от меня.

Я вижу, как ее слабое, хрупкое, маленькое тело по частям бросают в огонь.

У нее билось сердце, были ручки с пальчиками, кожа, сердце. Пламя сжирает это, отравляя все вокруг смрадом горелой плоти.

Я не желаю дышать прахом моего ребенка. Это сильнее потребности в воздухе. Свет от огня тускнеет, ночь окутывает меня, и мир перестает существовать. Я перестаю существовать в этом мире.

Открыв глаза, я перевожу дух и переворачиваюсь. Свод шахты не тоже самое, что звездное небо, он не может прогнать образы прошлого. Я ненавижу вспоминать об этом. Ненавижу чувствовать. Ненавижу. Ненавижу.

Спустив ноги с лежанки, я натягиваю сапоги и неслышно двигаюсь к выходу. Туман, приподнявшись на локте, внимательно следит за мной.

— Спи, — я шепчу, стараясь не разбудить остальных. Мне нужно немного прохлады, шума дождя, капель воды на лице и диких порывов ветра, чтобы найти толику покоя. В носу до сих пор смрад от горящего в огне ребенка. Муть в желудке поднимается, застревает в горле и, дважды в спешке поскользнувшись, я выбираюсь наружу под бушующий дождь, чтобы выплюнуть яд и гниль. Упав на колени и прижимая ладони к животу, я пытаюсь дышать. Рвота царапает горло, сводит ребра, но становится чуть легче.

Подняв лицо навстречу дождю, я открываю рот, ловя капли, умываюсь и упираюсь ладонями в лужу, а после бью кулаком.

Как можно было забыть о сделке с Забвением? Как можно было просчитаться и дать снам вернуться? Демоны. Проклятый Ардар. Ненавижу…

Дыши. Дыши. Это уйдет.

Смирившись, что до утра мне больше засыпать нельзя, а Забвение услышит мой зов только с восходом солнца, я стараюсь просто дышать.

— Жрица, — зовет Туман, до этого стоявший бесшумно за моей спиной, давая немного оправиться. Он протягивает руку, чтобы помочь подняться, но я выпрямляюсь сама. Вот уж меньше всего мне нужна чья-то помощь сейчас.

Вернувшись под свод штольни и встав лицом к стене, я скидываю мокрый свитер, оставаясь в нагрудной повязке, растираю руки и плечи. Озноб пробирает постепенно, и я не уверена дрожу от кошмара или от холода. Туман остается подле, поглаживая разбуженных лошадей.

— Плохой сон, Волк, плохие воспоминания, — я хочу сразу пресечь все возможные вопросы.

Туман не спрашивает, что именно так противно и гадко в моем прошлом, что до сих пор выворачивает наизнанку.

— Тебе стоит знать обо мне кое-что… — Сбитое дыхание и частое сердцебиение мешают говорить, но мне нужно сказать то, о чем напомнил сон. — Я не умею прощать. — Возвращаю нас к самому началу. Мы по-прежнему враги, не стоит заблуждаться. Мне не стоит заблуждаться.

— И скольких ты убила, Жрица? — со смешком произносит он, стоит мне обернуться.

— Людей?

— Считая даже демонов в святом круге.

— Та женщина не была демоном. Она была такой же жрицей, только нарушившей обет, и Боги более не говорили с ней, лишив слуха. Она просила меня об этом, просила, потому что, оглохнув, сходила с ума от тишины. Она хотела остаться собой и встретиться со Смертью по законам. И она была шестой. Всего семь.

Туман удивляется, седьмого убийства он не видел. Ива, которую он опрометчиво посчитал мертвой много декад назад, не в счет.

— Что мне нужно объяснить тебе, Волк? — Я искренне не понимаю, отворачиваясь, защищаясь от его черных глаз.

— Почему ты не просишь Богов за себя?

— Берегу силы для кое-чего более ценного, — коротко и зачем-то честно говорю ему, с трудом находясь рядом. Ни дни в одном седле, ни ночи на земле не сделали меня терпимее к его присутствию. И даже приближающаяся встреча с ниадами не примиряет с необходимостью довериться ему. Вот только сон напомнил, что мое тело не мое, и я спокойно отношусь к прикосновениям, будь то руки палача или мужчины, угрожавшего ножом, и прочему. Так почему с Туманом иначе?

— А скольких убил ты, Волк?

Он тихо стоит за спиной, а потом вместо ответа накидывает на мои плечи свою куртку. Я напрягаюсь и чуть поворачиваю голову, но он отступает, и мне виден суровый профиль бывалого охотника в лунном свете. Он отходит к лошадям, а я расправляю ладонь, и ветер несет ко мне запах гнили, смрад десятков разлагающихся тел и тошнотворную сладость нагноившихся ран.

Сжимаю кулак.

— Пойдем к костру, — размеренно произносит Туман.

Я подхватываю мокрую одежду и возвращаюсь в тупик. В пещерах восход солнца не виден, но я буквально чувствую момент, когда Забвение услышит меня, и, продав воспоминания за покой, без опаски засыпаю.