Жрица

— Я не находил. Я тебя просто увидел. И смотрел. А потом ты вышла из горящего дома и убила храмовницу. И мне казалось, что я тобой отравлен. Я тебя ненавидел. А ты детей спасла, ты сказала «все будет хорошо», а чего уж хорошего? Когда ты бежала из племени, все, о чем я мог думать — я больше никогда тебя не увижу. Уже тогда, понимаешь? Ты же понимаешь? А еще я надеялся, надеялся, проклятье, что ты на самом деле всех обдурила и вот-вот покажешь истинное лицо. А ты… Ты…

Туман наклоняется ближе, я закрываю глаза, потому что он слишком близко, так близко, что страшно. Губы к губам. Горячо. Он тесно прижимается и замирает. Я не двигаюсь. Я не помню, что нужно делать. Но едва Туман отстраняется, я тянусь за ним, касаюсь ладонью выбритой щеки, чувствую, что он улыбается. Туман касается лбом моего лба. Он высокий, ему должно быть неудобно.

— Поверишь, если я скажу, что боюсь тебя сейчас? — страшась открыть глаза, я тихо шепчу ему в губы сложные слова.

— Я страшнее архизверя?

— Я не знаю, нужно ли бороться с тобой.

Он нежен, ласков, осторожен, будто я стекло, и стоит сжать крепче — рассыплюсь. Земли больше нет под ногами, Туман держит меня. Мне жарко, когда его губы касаются шеи. Я закрываю живот рубахой, руками, он шепчет «я видел», но я не могу иначе, и тогда Туман укрывает нас с головой одеялом. В темноте я решаюсь открыть глаза. Он целует яростно-мягко, касается, трогает. Я чувствую его как часть себя. Его плечи, шею, грудь, руки, ноги, пальцы, все мое. Дышать сложнее, он забирает дыхание с каждым поцелуем, а я все равно тянусь к нему, не желая, не имея сил расстаться. А когда я, выгнувшись, замираю, он тоже замирает.

И целую вечность я просто остаюсь с ним, продолжая цепляться.

— Ты как?

— Все хорошо.

— Тебе больно?

— Нет…

— Я тяжелый.

— Ты теплый.

— Тебе холодно?

— Ты такой болтливый.

Он смеется, сползает чуть в сторону, стягивая за собой часть одеяла. Я ерзаю, натягивая штаны. Туман называет меня корыстной женщиной, потому что только они так быстро одеваются. Он гладит мою руку, целует пальцы. Нечаянная нежность от жесткого охотника.

— Тебе не обязательно быть таким осторожным. Я была с мужчинами.

— Серьезно? — ухмыляется он, и я прячу лицо от накатившего стыда, а Туман целует меня в висок. — Ты как-то сказала, что не хочешь, чтобы я тебя касался. Я не хотел увидеть это. Я тебя тоже боюсь.

— Почему?

— Ты обещала меня убить.

— Не обещала, иначе пришлось бы держать слово, — Это было так давно. Разве можно упомнить все мои слова, особенно те, что я бросаю в гневе?

— Я умру, если это спасет тебя, — тихо говорит Туман, сжимая мои пальцы.

— Как так вышло, Волк, что тебе не для кого жить?

— Есть племя и ты. Мало?

Я пожимаю плечами. Не знаю. В любом случае, станет меньше.

— Почему мне нельзя знать, как тебя зовут?

— Когда кто-то произносит твое имя — это дает ему власть, Волк. Делает ближе. Позволяет позвать. Управлять. Наши имена знают только Боги и матери. В моем случае девочки и Кала.

— Кала?

— Она пришла сама. Ардар однажды отправился в тихие земли и взял меня. Наверное, она пришла за мной так же, как та химера. Без нее я бы не смогла оставить девочек. Я только ей верю так безоговорочно. След укуса на плече — ее. Связь на крови теснее, крепче.

— А если я тебя укушу?

— Не знаю… — Я разворачиваюсь к нему, очерчиваю пальцем извечно хмурые брови. Он шутит, но я правда не знаю: — Кровь связывает иначе, чем клятвы. Кала движима древними инстинктами, ей несколько тысяч лет, она не ценит слова, почти не использует их. Я даже не знаю, как именно нас связал укус, но благодаря ему она может приходить. Выдохнув, я снова ложусь на спину и смотрю в тяжелое зимнее небо. — Мне нужно идти, Волк.

— На Запад?

— Нет. Хозяйка сказала, что одна женщина нашла способ отказаться от клятвы, она живет где-то на берегу реки Тарн, попробую отыскать.

— Я пойду с тобой, — говорит Туман, натягивая одежду. Он не ждет согласия или одобрения, просто сообщает. — Поймаю кого-нибудь на завтрак. — и, отбросив одеяло, уходит, дозволяя мне все обдумать и привыкнуть. К моменту его возвращения я полностью собрана и изучаю карту, пусть неверную, выбираю путь к реке. Мы не заговариваем друг с другом, пока он зажаривает птицу, а я строю маршрут, и только когда приходит пора садится на лошадь, спрашиваю:

— Почему одна?

— Не был уверен, что не прогонишь, — нехотя признается Туман. — Кланяться будешь?

Он помогает мне сесть верхом, забирается сам, и мы трогаемся с места. Сейчас я прижимаюсь к нему всей спиной. Первые несколько часов двигаемся по солнцу, позже — используя в качестве ориентира выступивший над деревьями пик горы. Туман держится спокойно, и наверняка, в отличие от меня, уже представляет, что будет дальше. Но надо отдать ему должное, никакого давления или навязывания. Возможно, он действительно боится оказаться вторым Ардаром, а может, просто понимает, что я в замешательстве. Он не касается меня более необходимого. Я страшусь обмануться, позволить себе лишнюю привязанность, то, что помешает мне поступить правильно, когда с девочками случится беда. Только и всего.