Жрица тугов

— Я сходила тогда с ума! Сходила с ума! — разбитым голосом вскричала красавица. — Я часто молилась Будде и великой Бовани, и мне казалось, что если я, одинокая женщина, буду и в этой стране неверных поступать согласно заветам моего отца, то совершу великий и славный подвиг. Наша религия допускает в свои тайны лишь очень немногих женщин, и я удостоилась этой чести лишь благодаря редкой случайности. Но раз ступив на открывшуюся передо мной дорогу, я шла по ней неуклонно и бесстрашно, и на четырнадцатом году моей жизни великий гуру Рамдин Синг объявил меня достойной занять место на ковре Трепуне наравне с прочими бюттотти. Да — клянусь священным топориком — я сильно страдала из-за содеянного мною здесь, потому что… что худого сделала эта несчастная, принесённая мною в жертву крошка?

— Мне почему-то сдаётся, что Ваше раскаяние вызвано больше тем, что я изловил Вас в этом, чем моральной стороной дела, — насмешливо прервал гувернантку Копперторн. — У меня и раньше были на Ваш счёт кой-какие подозрения, но вполне увериться в том, что я имею дело с принцессой тугов, мне пришлось лишь после того, как я застал Вас за упражнениями с платком. И такая романтическая особа окончит на самой прозаической английской виселице! Недурно, право, недурно!..

— И с тех пор Вы пользовались Вашим открытием для того, чтобы убивать всё, что было во мне живого, — с горечью продолжала она. — Вы превратили мою жизнь в сплошной ад!

— Ад! — изменившимся голосом повторил он. — Вы знаете чувства, испытываемые мною к Вам. Если я иногда и командовал Вами, угрожая оглаской, то только потому, что находил Вас слишком нечувствительной к голосу моей любви.

— Любви! — с горечью в голосе вскричала она. — Как можно любить человека, который то и дело грозит Вам позорной казнью? Но вернёмся к предмету нашего разговора. Вы обещаете мне полную свободу, если я устрою для Вас это дело?

— Да, — был ответ Копперторна. — Когда дело будет сделано, Вы получите возможность уехать отсюда, как только Вам заблагорассудится.

— Вы клянётесь в этом?

— Да, клянусь.

— Ради того, чтобы получить свободу, я сделаю всё, что угодно! — вскричала она.

— Нам никогда не представится такого удобного случая, как теперь, продолжал Копперторн. — Молодой Терстон уехал, а его друг крепко спит. Вдобавок, он слишком глуп, чтобы подозревать что-нибудь. Завещание написано в мою пользу; когда старик умрёт, мне будет принадлежать всё — до последней травки, до последней песчинки.

— Почему же Вы не сделаете этого сами? — спросила его собеседница.

— Ну, эти дела совсем не в моём вкусе, — возразил он. — Кроме того, я не набил себе руку в обращении с этим платком — «румалем», как Вы его называете. А от него не остаётся никаких следов. В этом вся выгода этого приспособления.

— Какая гадость: убить своего благодетеля!

— Зато какой святой подвиг — сослужить службу Бовани, богине убийства! Я достаточно знаком с Вашей религией, чтобы понять это. Если бы Ваш отец находился здесь, решился бы он на это дело?

— Мой отец был величайшим «борка» всего Джюбльтура, — гордо отрезала гувернантка. — Он погубил в своей жизни людей больше, чем считается дней в году.

— Я охотно заплатил бы тысячу фунтов, чтобы не повстречаться с ним, смеясь, заметил Копперторн. — Но что сказал бы теперь Ахмет Кенгхис-Кхан, если бы увидел, что его дочь колеблется — воспользоваться ли ей или не воспользоваться таким удобным случаем сослужить службу богине? До сих пор Вы действовали безукоризненно. Он, наверное, улыбался, видя, как душа маленькой Этель полетела к этой вашей божественной ведьме. Я думаю, что это было даже не первым Вашим убийством. Возьмём, например, дочку этого немца-коммерсанта… Эге! Я вижу по Вашему лицу, что я снова прав. И вот, после стольких подвигов, Вы колеблетесь теперь, когда нет никакой опасности и когда дело представляется легче лёгкого! Кроме того, совершив этот поступок, Вы освобождаетесь от необходимости жить здесь; а эта жизнь, наверное, даётся Вам несладко, ввиду того, что Вы всё время, так сказать, чувствуете петлю на шее. Итак, если Вы берётесь сделать это дело, делайте его немедленно. Старик в любой момент может уничтожить завещание, потому что любит племянника, а кроме того, он страшно непостоянен.

Настало долгое молчание, во время которого мне казалось, что я слышу биение собственного сердца.

— Когда это дело должно быть сделано? — спросила наконец мисс Воррендер.

— А если завтра вечером?

— Каким образом я проберусь к нему?

— Я оставлю дверь открытой, — сказал Копперторн. — У него тяжёлый сон. Затем я оставлю в его комнате ночник, при свете которого Вам нетрудно будет ориентироваться.

— А потом?