Жук

— Дело в том, мистер Чэмпнелл, что совсем недавно произошли некоторые события, способные послужить мостом через двадцатилетнюю пропасть, и теперь я могу опять очутиться лицом к лицу с моим проклятым прошлым. В данный момент мне угрожает прямая опасность вновь стать несчастной жертвой, каковой я являлся, пока не сбежал из дьявольской обители. Я пришел просить вас защитить меня. Я хочу, чтобы вы распутали адское вервие, грозящее утянуть меня в преисподнюю, а потом — безвозвратно, если будет на то воля Божья! — разорвали его.

— Объяснитесь.

Честно говоря, на какое-то мгновение я подумал, не сошел ли он с ума. Мистер Лессинхэм продолжал:

— Три недели назад, вернувшись поздно вечером домой с заседания Палаты общин, я обнаружил на письменном столе листок бумаги с изображением — удивительно точным! — того существа, в которое, как мне показалось, обратилась Певица, когда я сомкнул руки на ее горле. Единственный взгляд на рисунок породил один из тех странных приступов, о которых я вам рассказывал. А я так надеялся, что они больше не вернутся… Безумный страх сотряс меня, повергнув мое тело и разум в состояние, близкое к параличу.

— Но почему?

— Трудно сказать. Знаю лишь, что никогда не позволял себе вспоминать ту последнюю кошмарную сцену, ибо от одной мысли о ней я мог сойти с ума.

— Так что вы нашли на столе — просто рисунок?

— Это было изображение, не знаю, как и чем сделанное, однако изумительно, с инфернальной точностью повторяющее оригинал. На какое-то мгновение мне даже померещилось, что на моем столе живая тварь.

— Кто подбросил вам рисунок?

— Именно это я хочу выяснить с вашей помощью… более того, поручаю вам немедленно приступить к делу. Я находил такие рисунки на своем рабочем столе трижды, при одних и тех же обстоятельствах, и всякий раз они оказывали на меня одинаково жуткое воздействие.

— То есть в те вечера, когда вы поздно возвращались домой из Парламента?

— Точно так.

— А где же упомянутые — как бы их назвать — подобия?

— И вновь у меня нет ответа.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал. Стоило мне взять себя в руки, как они исчезали.

— Исчезал листок вместе с рисунком?

— По-видимому… хотя и здесь мне трудно что-либо утверждать. Понимаете, мой стол обычно завален всяческими бумагами, и я не могу быть уверен, что рисунок не появлялся на одном из этих листов. Само подобие, используя ваш термин, разумеется, исчезало.

Я начал подозревать, что случай скорее медицинский, чем относящийся к моей сфере деятельности. И указал на это:

— Не считаете ли вы вероятным, мистер Лессинхэм, что вы переутомились… слишком сильно напрягали свой мозг… и в результате пали жертвой зрительных галлюцинаций?

— Я тоже думал об этом; скажу больше, я почти надеялся, что это так. Но подождите, дайте мне закончить. Тогда вы убедитесь, что такая возможность исключается.

Кажется, он вспоминал все по порядку, намеренно сохраняя холодность. Он словно пытался, вопреки необычайности событий, удивить меня точностью и непредвзятостью каждого слова, произносимого им.

— Позавчера, вернувшись в свой кабинет, я обнаружил там постороннего.

— Постороннего?

— Да… Иначе говоря, вора.

— Вора?.. Понимаю… Продолжайте.

Он помедлил. Его поведение становилось все более странным.

— Когда я вошел, он пытался взломать мое бюро. Вряд ли надо упоминать, что я попытался схватить его. Но… не мог.

— Не могли?… Вы хотите сказать, не смогли?

— Я хотел сказать то, что сказал. Вы должны понять: передо мной стоял не обычный преступник. Не знаю, какой он был национальности. Он произнес всего одно слово, и оно, без сомнения, было английским, но больше я ничего от него не услышал. На нем не было ни шляпы, ни обуви. Единственным его одеянием был длинный темный широкий плащ — и, когда плащ распахивался, мелькали голые руки и ноги.

— Любопытный наряд для грабителя.

— Стоило мне его увидеть, как я понял, что он некоторым образом связан с происшествием на рю де Рабагас. Все, что он говорил и делал, служило тому подтверждением.

— Что он делал и говорил?

— Когда я подошел поближе, намереваясь его скрутить, он громко произнес то самое слово, и оно вызвало в памяти жуткую сцену, от мыслей о которой, хотя я гоню их прочь, мне не избавиться. Одно лишь его звучание повергло меня в дрожь.

— Что это было за слово?

Мистер Лессинхэм открыл рот — и тут же захлопнул его. Выражение его лица резко изменилось. Взгляд застыл и остекленел, подобно пустому взгляду сомнамбулы. На секунду я испугался, решив, что мой гость собрался показать мне, как происходят «видения», о которых я уже был наслышан. Я поднялся, собираясь предложить помощь. Он отстранил меня.

— Благодарю… Сейчас это пройдет.

Голос его был сухим и надтреснутым — утерявшим привычную мелодичность. После напряженного молчания мистер Лессинхэм сумел продолжить:

— Сами видите, мистер Чэмпнелл, какой разнесчастной тряпкой я становлюсь при малейшем упоминании о предмете. Я не могу повторить слово, произнесенное незнакомцем, не могу даже его написать. По некой непостижимой причине оно воздействует на меня совсем как ведьмовские чары или заклинания в сказках.