Жук

— Вам уже приходилось слышать о таком?.. Без сомнения. И часто. Ловушкам нет числа, да и неосторожных болванов немало. Но самое необычное еще впереди. Вы должны простить мою медлительность и неуверенность. Мне очень хочется как можно нагляднее представить вам случившееся и при этом отсечь всякие подозрения в сгущении красок. В своем рассказе я стараюсь избегать крайностей, но боюсь, вам все равно покажется, что я преувеличиваю. Случай мой настолько уникален и так сильно выпадает из сферы привычного всем опыта, что даже самое сухое изложение фактов будет отдавать сенсационностью.

Как вы успели догадаться, когда сознание вернулось ко мне, я понял, что нахожусь в совершенно незнакомой обстановке. Обнаженный, я лежал на груде ковров в углу зала с низким потолком. Само помещение, стоило мне разглядеть окружающее, повергло меня в изумление. Рядом со мной на коленях сидела Певица. Наклоняясь, она осыпала мои губы поцелуями. Нельзя описать, какой ужас и отвращение меня переполняли, когда ее рот прижимался к моему. Было в ней нечто столь неестественное, столь нечеловеческое, что клянусь, даже тогда я без малейших колебаний и угрызений совести раздавил бы ее, как мерзкое насекомое.

Я воскликнул:

— Где я?

— Теперь ты с детьми Исиды, — ответила она. Я не понял тогда и не знаю по сей день, о чем она говорила. — Ты в руках великой богини, матери всех людей.

— Как я сюда попал?

— Благодаря любящей доброте великой матери.

Конечно, я не утверждаю, что передаю ее речь дословно, но говорила она примерно так.

Приподнявшись на коврах, я огляделся — и поразился увиденному.

Зал, где я находился, со стенами отнюдь не высокими, казался едва ли не огромным, и мне никак не удавалось понять, внутри какого здания он мог размещаться. Потолок и стены — из голого камня, будто весь зал был высечен из скальной породы. Ароматы странных благовоний наполняли этот зал, показавшийся мне храмом. В центре стоял алтарь, изваянный из цельного валуна. На нем плясали бледно-голубые языки пламени: несомненно, поднимавшийся с алтаря дым и был источником поразивших меня запахов. За алтарем стояла огромная, гораздо выше человеческого роста, бронзовая статуя в виде сидящей женщины. Хотя прежде, впрочем, как и с тех пор, мне ни разу не доводилось видеть фигуру Исиды, я позднее пришел к выводу, что это была именно она. На лбу статуи расположился жук. Я понял, что он настоящий: пока я его рассматривал, он дернул крыльями.

Жук на челе богини был единственным живым насекомым в зале, однако храм кишел его изображениями. Я видел их на камнях потолка и в отливающих огненными красками вышитых занавесях, там и тут закрывающих стены. Повсюду мой взор встречал скарабеев. Это воистину поражало. Мир виделся будто в кривом зеркале кошмарного сна. Я спросил себя, наяву ли все это, не является ли мое бодрствование только лишь иллюзией, вправду ли я очнулся.

И сейчас, мистер Чэмпнелл, мне хотелось бы заострить внимание на одном моменте, особо его подчеркнув: не забывайте, что я не готов с уверенностью утверждать, какая доля моих злоключений в этом необычном и жутком месте произошла в действительности и что было порождено воспаленным воображением. Пребывай я в убеждении, что все виденное мной тогда случилось на самом деле, я давным-давно разомкнул бы уста, не думая о последствиях. Но в том-то и загвоздка. События оказались настолько невероятными, а мое состояние таким ненормальным — ведь с самого начала и до последней минуты я был сам не свой, — что я сомневался в тот час и по-прежнему сомневаюсь, где проходила грань между домыслом и фактом.

Смутно надеясь удостовериться, не сон ли это, я попытался подняться с горы ковров, на которой возлежал. Однако женщина у моего одра легко опустила руку мне на грудь. Брось она, вместо этого мягкого прикосновения, на меня тонну железа, вряд ли бы что изменилось. Я рухнул на постель и лежал там, хватая ртом воздух и гадая, не пересек ли я рубеж меж разумом и безумием.

— Дай мне встать!.. позволь уйти! — прохрипел я.

— Нет уж, — проворковала она, — останься еще чуть-чуть, о, возлюбленный.

Она опять меня поцеловала.

И вновь мистер Лессинхэм помедлил. По его телу пробежала дрожь. Напрасно он прилагал усилия, стремясь сохранить самообладание: лицо его исказила страдальческая гримаса. Несколько секунд он пытался найти слова для продолжения рассказа.

Когда ему наконец удалось заговорить, голос его зазвучал надтреснуто и нервно:

— Мне представляется совершенно невозможным описать, как тошнотворны были поцелуи той женщины. Они наполняли меня невероятным отвращением. Я вспоминаю их, содрогаясь телесно, умственно и душевно, хотя с той поры миновало двадцать лет. Самым кошмарным было то, что мне никак не удавалось оказать хотя бы малейшее сопротивление ее ласкам. Я лежал как бревно. Она делала со мной, что хотела, а я терзался в немой агонии.

Мистер Лессинхэм достал из кармана носовой платок и вытер им со лба выступивший, несмотря на прохладный день, пот.