Жук

Машинист высунулся из кабины, привычно вытирая руки замасленной тряпкой. Это был крепкий усатый коротышка с поседевшими волосами; как все машинисты, держался он уверенно, с полунасмешливой серьезностью.

— Все должно получиться. Многое против нас, но ночь светлая, ветра нет. Единственное, что может нас задержать — стрелки где переведут или товарняки попадутся. Конечно, если дорогу нам перекроют, то ничего не поделаешь, но инспектор обещал пути для нас очистить.

— Да, — подтвердил инспектор, — все будет в порядке. Я уже разослал телеграммы.

Тут вмешался Атертон:

— Машинист, если доставишь нас в Бедфорд до прибытия экспресса, будешь делить пятифунтовую банкноту со своим товарищем.

Машинист улыбнулся.

— Доставим вас вовремя, сэр, даже если через стрелки ехать придется. Нечасто нам пять фунтов за доставку в Бедфорд предлагают, мы уж постараемся их заработать.

Сзади нам помахал кочегар.

— Это точно, сэр! — крикнул он. — Но придется и вам потрястись за эти пять фунтов.

Не успели мы отъехать от вокзала, как сомнения в том, что Атертон, по меткому замечанию кочегара, «потрясется», начали исчезать. Поездка в единственном вагоне, непосредственно прицепленном к паровозу, который несется на всех парах, кардинально отличается от путешествия на обычном поезде, едущем с привычной для экспресса скоростью. У меня уже был подобный опыт, но ощущений в ту ночь мне хватило с лихвой. Новичку — или даже искушенному, но нервному путешественнику — было бы простительно думать, что поезд того и гляди сойдет с рельс. С трудом верилось, что у вагона имелись рессоры: его шатало и мотало, подкидывало и подбрасывало. Дорога оказалась отнюдь не гладкой. При всем желании разговаривать было невозможно — а вот за это лично я был благодарен. Помимо того, что мы с огромным трудом удерживались на местах: каждую секунду нас с них сталкивало и раскачивало туда-сюда, вверх и вниз, вперед и назад, отчего приходилось держаться настороже, — шум стоял оглушительный. Казалось, что за нами гонится легион вопящих, ревущих, буйствующих демонов.

— Господи! — прокричал Атертон. — Они и правда решили заработать ту пятерку. Надеюсь, я выживу и смогу им заплатить!

Он был всего-навсего на другом конце купе, но хотя я видел по его искаженному лицу, что он кричит во весь голос — а голосом-то он не обделен, — я расслышал всего лишь несколько слов. Мне пришлось самому додумывать смысл.

Надо было видеть, что творилось с Лессинхэмом. Мало кто из огромного количества людей, знакомых с ним лишь по портретам, то и дело появляющимся в прессе, узнал бы перспективного политика. Однако я прекрасно понимал, что ничто так не соответствовало его нынешнему состоянию, как эта бешеная гонка. Казалось, он вот-вот развалится на куски, но эта суровая тряска отвлекала его раздумий об ужасе, способном поглотить саму его душу. Элемент риска в нашем путешествии оказывал тонизирующее влияние. Привкус опасности бодрил. Вряд ли наши жизни действительно находились под угрозой, но тогда нам так совсем не казалось. Лишь одно было совершенно определенно: если бы Бог судил нам разбиться, на такой скорости это была бы катастрофа из катастроф. Не исключаю, что мысль об этом заставляла кровь Лессинхэма бурлить в жилах. В любом случае — пусть это и прозвучит только фигурой речи — пока я сидел и наблюдал за ним, ко мне приходило понимание, что покинувшая его сила духа возвращается и с каждым рывком и толчком он обретает все больше и больше мужественности.

Вперед и вперед неслись мы, рыча, стуча, ревя и воя. Атертон, не оставлявший попыток поглядеть в окно, вновь напряг легкие, стараясь быть услышанным:

— Черт побери, где мы?

Я посмотрел на часы и прокричал в ответ:

— Сейчас почти час ночи, значит, мы подъезжаем к Лутону… Эй! Что там еще такое?

Кажется, что-то произошло. Паровоз пронзительно засвистел. Через секунду мы убедились — убедились сполна! — в эффективности воздушного тормоза Вестингауза[19]. Это был наимощнейший из всех мощнейших толчков! Вагон так завибрировал, что чуть не вытряс души из наших тел. То, что мы почувствовали, помогло в полной мере ощутить всю силу сжатого воздуха в механизме, и нам уже не казалось удивительным, почему поезд может останавливаться почти мгновенно.

Мы втроем одновременно вскочили на ноги. Я опустил свое окно, Атертон — свое, прокричав:

— По-моему, телеграмма инспектора не оказала должного действия — мы все-таки встали… более того, застряли в Лутоне. Не может это быть Бедфордом.

Конечно, это был не Бедфорд, хотя поначалу я никак не мог ничего разглядеть. Голова не переставала идти кругом, перед глазами все плясало, за окном царила кромешная тьма. Потом я услышал, как проводник открыл дверь своего купе и нерешительно застыл на пороге. Затем, с фонарем в руке, он вышел из вагона.

— Что стряслось? — спросил я его.

— Не знаю, сэр. Кажется, что-то на путях. Что это?

Вопрос был задан людям в паровозе. На него ответил кочегар:

— Кто-то спереди, как сумасшедший, машет красным фонарем. Повезло ему, что я это заметил, иначе бы прямо на него наехали. Кажется, что-то произошло. Вон он подходит.