Жуки не плачут

Всегда находились норы, лазы, лазейки. Подвалы, в которых забыли закрыть окно, незапертые чердаки, деревья с дуплом, еще не занятым ни совой, ни белкой. Впрочем, ни тех, ни других Таня не опасалась. Неслышная и быстрая смерть с мягкими лапами, бритвами-когтями, глазами, которые видели в темноте. Теперь все боялись ее.

В темноте снова показалась деревня. Силуэты домов были такими черными, что ночное небо сразу показалось не черным, а темно-синим. И снова ни огонька. Собаки тоже не лаяли.

— Отлично, — сказала сама себе Таня и спрыгнула на дорогу.

«Назад!» — завопил компас. Трещали, как наэлектризованные, усы, лоб, казалось, пробивал толщу воды. Но Таня не обращала внимания. Легкими скачками несла себя к домам.

«Подлижусь, — надменно размышляла она. — А что? Кошек все любят. Потрусь об ногу, помурлыкаю им, проделаю всю эту дребедень. Зато…» При мысли о тарелочке молока заломило уши. Таня давно не держала во рту человеческой еды. «Корку хлеба съем, — с озорным наслаждением думала она. — Пусть удивляются: кошка — и лопает хлеб. А я и огурец могу. И лук».

Мышей, птиц, лягушек она уже не жалела — ела, не думая ни о чем. Тупо. Один раз ей попалась улитка. Съела и ее. Ничего особенного. Похоже на сосиску, только без вкуса и запаха.

«Назад!» — вопил внутри компас. «Ага, уже», — холодно думала Таня, рысцой труся вперед. К деревне. Оттуда тянуло горьким запахом дымка. «На печке, может, поваляться дадут, — мечтала она. — Человеческой еды поем. Посплю в доме. И тогда пожалуйста — можно и назад». Прибавила компасу: «Заткнись».

И чего вопит? Вон даже собак нет.

Над деревней стояла вязкая тишина. Первые дома выдвигались черными утюгами.

Таня шевельнула ноздрями. Горелый запах сделался таким густым, что в нем тонули остальные. Ни огонька, ни лая. И вдруг Таня поняла, что дома черны не от того, что черна ночь. Они сгорели. Ее лапы тонули не в пыли, а в пепле.

Новые Танины глаза остро видели в темноте. Она хотела бы думать, что не разглядела ничего. Что перепутала. Что померещилось.

Но разглядела, не перепутала, не померещилось.

Перед ней стояла виселица. На деревянной ноге белел листок с паучком черной свастики. Дальше шли буквы. Тела повешенных неподвижно вырисовывались в столь мучительных деталях, что Таня брызнула прочь, не успев понять, сколько висело. Восемь? Десять? Дюжина?

Городов, сел, деревень Таня теперь избегала. Но и это мало помогло.

Они были везде. Повсюду.

Уже обглоданные временем и непогодой, едва белеющие на земле, почти их принявшей, уже пропустившей сквозь них траву. Они, видимо, были здесь еще с самых первых дней войны. Как много времени нужно дождю, солнцу и ветру, чтобы?.. Таня не знала. Были и совсем еще как живые. В касках или пилотках или вовсе с непокрытой стриженой головой.

Везде.

На полях, полянах, среди леса.

Полей и лесов Таня теперь боялась. Но однажды решила обойти оврагом. Те, у края оврага, точно были живыми. Тянулся папиросный дымок, рокотал разговор, порхали смешки. Торчали три лопаты, стоял трактор. Не танк, не развороченная пушка, не разбитый грузовик. Вид у трактора был мирный, доверчивый, как у теленка. Четверо в серой форме курили и отдыхали после трудной работы: рукава у них были закатаны. Один увидел Таню. Удивился, заулыбался. Сел на корточки. Остальные обернулись. Тоже зацвели улыбками.

— Миц-миц-миц, — позвал тот, на корточках. И протянул руку понятным жестом — щепотью. «Это значит кис-кис-кис», — догадалась Таня. Из оврага слышалось ласковое бормотание воды: ручеек.

Было странно видеть немца так близко.

«Человек как человек», — удивилась Таня. Он улыбался и протянул руку, чтобы ее погладить. Компас молчал. Было не страшно. Голубые глаза человека глядели добродушно. Опасности не было.

Таня подошла к человеку. Он погладил ее. Бережно и умело взял под живот: было ясно, что у человека где-то остался дом, а в доме — кошка. А значит, жена и дети. Одинокие мужчины не заводят кошек. Рука ласково ходила у Тани между ушами. Нос человека зарылся ей в затылок, выпускал теплые струйки воздуха. Таня потерлась о шершавую небритую щеку.

И с высоты его роста увидела.

В овраге.

Они лежали рядами. Не в пилотках и касках. Самые обычные. В рубашках, костюмах, юбках. Старые, молодые, дети. Журчала не вода — кровь. От них еще тянулось отлетающее тепло. Кровь пахла железом.

Шерсть у Тани на спине встала дыбом.

Она брызнула прочь как полоумная. Рванув когтями щеку, руки.

Долго неслась большими скачками, не разбирая куда. Пока не свалилась.

Бока вздувались, в легких резало. Таня заползла между корней большой сосны — в тишине было слышно, как она шумит. Глаза никак не могли закрыться. Нижняя челюсть тряслась, тянулись нити слюны: Таня плакала.

С тех пор людей она боялась еще больше, чем лесов, чем полей.

Глава 21

— Бобка?

В избе было темно. Только синий квадратик окна. Смутно белела печь.

Никого? Шурка замер. Странно. Шаркнул, придвигая к стене ботинки. В ответ шевельнулась черная скала. Голубая от темноты косынка.

— А, это ты.