Жуков. Маршал на белом коне

Я тогда не обратил внимания на слова Малиновского, но мне потом об этих словах и их смысле много раз напоминал Н. А. Булганин”.

Вот, оказывается, с каких пор Малиновский занялся провокацией и подкопом против меня, а я и не подозревал этого за Малиновским.

Между прочим, мне показалось странным такое заявление Малиновского, сделанное Хрущёву в 1955 году, так как буквально таким же заявлением обо мне Берия пугал Сталина начиная с 1945 года. Возникал вопрос — уж не из одного ли источника исходили подобные провокационные заявления? Ничего нет удивительного: если Малиновский в 1955 году сделал такое провокационное заявление, то почему он не мог сделать то же самое в 1945 году?

В ходе Пленума ЦК я понял, что вопрос обо мне уже решён в Президиуме окончательно, а потому я не счёл нужным как-то оправдываться, зная, что из этого ничего не выйдет.

Я доложил Пленуму о том, что вооружённые силы находятся в полной боевой готовности. Проводя некоторое сокращение штатных политработников, я преследовал, прежде всего, цель повысить роль и активность партийных организаций, повысить роль единоначальников и сократить расходы на платные полит-органы. Мне непонятно, почему вдруг так остро поставлен обо мне вопрос. Если я допустил ошибки — их я могу поправить. Для чего же принимать крайние меры? То, что здесь говорилось, в основном в какой-то степени имело место, но здесь всем фактам дана иная, тенденциозная политическая окраска.

На Пленуме меня вывели из состава Президиума и членов ЦК партии.

Постановление Пленума обо мне объявили через неделю, приурочив к сообщению о запуске ракеты на орбиту вокруг Земли.

В отличие от существующего порядка, в моём присутствии Пленумом ЦК было принято решение только по организационному вопросу, т. е. о выводе меня из членов ЦК. Что же касается политического постановления, то оно при мне не обсуждалось, не принималось, и я был лишён возможности защищаться в обвинениях, которые были в нём изложены.

Я, безусловно, не могу согласиться с принятым постановлением, ибо оно в своей основе не соответствует действительности и изложено явно тенденциозно, с целью очернить меня перед народом и партией.

Хуже всего то, что, как и прежде, в период господства культа личности мне бездоказательно приклеивали всевозможные антипартийные ярлыки, обвиняя бездоказательно в том, что я пытался оторвать вооружённые силы от партии, от народа. Я считаю, что подобное постановление не выдерживает никакой критики. Возникает вопрос: как это можно в наших условиях оторвать многомиллионную армию от народа и партии при нахождении в ней более 90 % коммунистов и комсомольцев, ежегодного миллионного призыва молодняка в ряды армии, увольнения из её рядов отслуживших срок своей службы, а также повседневного общения армии с многогранной жизнью партии и народа?

Я уверен, что ни народ, ни партия не поверили в столь странное в наших условиях обвинение.

Одновременно с сообщением постановления Пленума ЦК в печати была помещена обо мне статья маршала Конева, полная досужих выдумок и клеветнических выпадов. Конев поразил меня своей беспринципностью.

Как известно, Конев был моим первым заместителем. Ему минимум три месяца в году приходилось замещать меня по должности министра обороны, следовательно, очень часто приходилось проводить в жизнь все основные задачи, которые стояли перед Министерством обороны, повседневно контактируя с ЦК и Правительством. И я не знаю случая, когда он имел бы особую от меня точку зрения по всем принципиальным вопросам. Он часто хвалился тем, что у нас в течение долгих лет совместной работы выработалась общая точка зрения по всем основным вопросам строительства и подготовки вооружённых сил. Как старого политработника, я ценил Конева и прислушивался к его советам по вопросам воспитания личного состава и практическим вопросам партийно-политической работы. Конев часто уверял меня в своей неизменной дружбе.

И каково же было моё удивление, когда он на Пленуме заявил, что он — Конев никогда не был мне другом, что он всегда считал, что я явно недооценивал его работу, что я его игнорировал и что он, Конев, по ряду вопросов не был согласен со мной, но что он опасался ставить вопросы о разногласии перед Президиумом ЦК, считая, что Жуков проводит вопросы, согласовав с Президиумом.

Примерно через полгода после Пленума я случайно встретил Конева на Грановской улице. Я не хотел встречи и разговора с Коневым, но он, заметив меня, остановился около своей машины и ждал меня. Между нами состоялся такой разговор. Конев: “Добрый день! Ты что же не заходишь? Совсем от нас оторвался, забыл старых друзей”.

Ответив на приветствие, я сказал: “Иван Степанович! О каких ты друзьях говоришь? Если говоришь о себе, так ты же заявил на Пленуме ЦК, что никогда не был другом Жукова”.

Конев: “Ты, конечно, всего того не знаешь, что предшествовало Пленуму ЦК, тогда вопрос стоял очень серьёзно. Заходи, поговорим”.