Жуков. Портрет на фоне эпохи

Жуков ежедневно получал дурные известия то с одного, то с другого участка фронта, где 30 советских армий терпели одно поражение за другим. Сдача каждого города (Кишинева 16 июля, Великих Лук – 18-го), пленение каждого следующего генерала (полдюжины за июль) вызывали новый приступ холодной ярости Сталина. Он принимался широкими шагами мерить кабинет, а потом внезапно останавливался в 30 см от объекта своего гнева. Его почти желтые глаза приобретали вид камней, в них горела безумная злость, поражавшая и ужасавшая переживших подобную ситуацию. С его губ слетали самые грязные ругательства и самые страшные угрозы. Самым тяжелым для Жукова была необходимость прислушиваться к хору членов политбюро и представителей армейских политорганов, в том или ином качестве часто присутствовавших на заседаниях Ставки или на совещаниях в Наркомате обороны. В таких случаях Жукову приходилось объясняться перед Берией, Ворошиловым и прочими. Хуже всех был Лев Мехлис. Возможно, этого человека Жуков ненавидел сильнее, чем кого бы то ни было за свою жизнь. По мнению Мехлиса, бывшего активным участником чисток 1937–1938 годов, каждый офицер был потенциальным предателем; идеология, политическое сознание, качества настоящего большевика для победы были важнее, чем военное искусство. Это он организовывал процесс по делу Павлова и его штаба, он требовал клеймить позором советских солдат, попавших в руки противника.

Решительно Жуков был создан для действий в экстремальных ситуациях. Там, где многие другие опустили бы руки, он продолжал бороться, объяснял, предлагал. Он бился в первую очередь за то, чтобы получить от Ставки приказ[408] – вырванный 14 июля – создать новый, Резервный фронт, состоявший из 6 новых армий (24, 28, 29, 30, 31, 32-й), выдвинутых из внутренних районов страны. Их 43 дивизии и 33 артиллерийских полка мало-помалу прибудут на новую линию стратегической обороны, образовывавшую дугу в 100–200 км от Москвы, на южных подступах к ней. Разумеется, эти армии состояли в основном из пехоты, имели очень мало пушек, автоматического оружия и совсем не имели танков. Они напоминали скорее сформированные из мужиков армии Николая II, чем моторизованные соединения, о которых мечтал Тухачевский. Однако они существовали, и рвущиеся к столице немцы, не имевшие ни малейшего представления об их существовании, будут вынуждены идти по телам их солдат, терять время, нести потери, расходовать свои скудные запасы горючего и боеприпасов.

Итак, 16 июля пал Смоленск. Жуков логично ожидал, что немцы закроют мешок, в котором погибнут 16, 19 и 20-я армии. Но 18-го он узнал, что Гудериан приказал захватить маленький городок Ельня, находящийся в 70 км к северо-востоку от Смоленска. Он сразу понял, что немцы предпочли развитие наступления на Москву закрытию мешка. И ухватился за представившийся шанс. Он спешно стал готовить самое крупное с 22 июня контрнаступление. Несколько армий Резервного фронта (24, 28, 29, 30-я)[409] были переданы западному направлению под командование Тимошенко и должны были наступать на Смоленск. Им была поставлена двойная задача: предотвратить окружение 16, 19 и 20-й армий и выбить немцев со всех позиций, занятых ими восточнее Смоленска.

Смоленское сражение возобновилось 21 июля, на этот раз по инициативе Жукова. Это была сложная операция, проводившаяся пятью оперативными группами, от Белого на севере до Рославля на юге, на дуге протяженностью 200 км. Продолжавшиеся восемнадцать дней ожесточенные бои не позволили Готу и Гудериану ни на километр продвинуться к Москве, и, кроме того, удерживался коридор, через который на восток вышла часть на три четверти окруженных войск Западного фронта. Было отбито Ярцево. Но советские командиры, еще не научившиеся налаживать взаимодействие между группами и соединениями, так и не смогли войти в Смоленск и потеряли в ходе сражения несколько десятков тысяч человек убитыми и около 100 000 пленными. Их атаки прекратились вследствие практически полного истощения боеприпасов. 26 июля, в 3 часа утра, у Сталина состоялся разговор с Шапошниковым, направленным восемь дней назад к Тимошенко начальником штаба.

«Сталин: Что можете сообщить нового от армий фронта?

Шапошников: […] Еще не получены от всех армий сводки… От 16-й армии сводки еще нет, тоже и от 20-й. По утреннему донесению 5-й мехкорпус, прикрывавший Смоленск с севера, должен был выступить на деревню Вобни для охвата левого фланга 5-й германской дивизии. От 13-й армии и 21-й армии сводок еще не поступало.

Сталин: Очень плохо, что у фронта и главкома нет связи с рядом армий, а с остальными армиями связь слабая и случайная. Даже китайская и персидская армии понимают значение связи в деле управления армией, неужели мы хуже персов и китайцев? Как управлять частями без связи? Армия обязана давать сводки к 20 часам.

Сейчас три часа, а сводки еще нет. Невозможно терпеть дальше эту дикость, этот позор. […] Либо будет ликвидировано разгильдяйство в деле связи, либо Ставка будет вынуждена принять крутые меры. Все»[410].