Жуков. Портрет на фоне эпохи

Служебное повышение Жукова не означало, что теперь он оказался вне опасности. Террор продолжался, а с ним чехарда на командных должностях. Белов был арестован. На посту начальника Белорусского военного округа его заменил некто Ковалев, «не Уборевич и даже не Белов»[228]. Его заместителем был назначен Елисей Иванович Горячев, человек, близкий к Буденному. На процессе Тухачевского Горячев был единственным комкором среди судей, в числе которых были Белов, Шапошников, Блюхер и Буденный. Он был непосредственным начальником Жукова в ходе экспериментов с «бронекавалерийскими соединениями». Возможно, Жуков думал о нем, когда писал: «На смену арестованным выдвигались все новые и новые лица, имевшие значительно меньше знаний, меньше опыта, и им предстояла большая работа над собой, чтобы быть достойными военачальниками оперативно-стратегического масштаба, умелыми воспитателями войск округа… командиров, стоявших по знаниям не выше своих подчиненных, у нас было немало»[229]. Покровительство Буденного не спасло Горячева. «У моего предшественника Е.И. Горячева трагически закончилась жизнь. После назначения заместителем к С.К. Тимошенко он, как и многие другие, перенес тяжелую сердечную травму. На одном из партсобраний ему предъявили обвинение в связях с врагами народа И.П.Уборевичем, Д. Сердичем и другими, и дело клонилось к нехорошему. Не желая подвергаться репрессиям органов госбезопасности, он покончил жизнь самоубийством»[230].

Но и для самого Жукова не закончились еще подозрения, публичная критика, угрозы. 27 января 1938 года «вечером ко мне в кабинет зашел комиссар корпуса Фомин. Он долго ходил вокруг да около, а потом сказал:

 –  Знаешь, завтра собирается актив коммунистов 4-й дивизии, 3-го и 6-го корпусов, будут тебя разбирать в партийном порядке.

Я спросил:

 –  Что же такое я натворил, что такой большой актив будет меня разбирать? А потом, как же меня будут разбирать, не предъявив мне заранее никаких обвинений, чтобы я мог подготовить соответствующее объяснение?

 –  Разбор будет производиться по материалам 4-й кавдивизии и 3-го корпуса, а я не в курсе поступивших заявлений,  – сказал Фомин. […]

На другой день действительно собрались человек 80 коммунистов и меня пригласили на собрание. Откровенно говоря, я немного волновался, и мне было как-то не по себе, тем более что в то время очень легко пришивали ярлык „врага народа“ любому честному коммунисту.

Собрание началось с чтения заявлений некоторых командиров и политработников 4, 24, 7-й дивизий. В заявлениях указывалось, что я многих командиров и политработников незаслуженно наказал, грубо ругал и не выдвигал на высшие должности. чем сознательно наносил вред нашим вооруженным силам. […]

На мой вопрос, почему так поздно подано на меня заявление, так как прошло полтора-два года от событий, о которых упоминается в заявлениях, ответ был дан:

 –  Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами.

Второй вопрос: об отношении к Уборевичу, Сердичу, Вайнеру и другим „врагам народа“. Спрашивается, почему Уборевич при проверке дивизии обедал лично у вас, товарищ Жуков, почему к вам всегда так хорошо относились враги народа Сердич, Вайнер и другие? […]

…Вопрос о грубости. В этом вопросе, должен сказать прямо, что у меня были срывы и я был не прав в том, что резко разговаривал с теми командирами и политработниками, которые здесь жаловались и обижались на меня. […] Как коммунист, я прежде всего обязан был быть выдержаннее в обращении с подчиненными, больше помогать добрым словом и меньше проявлять нервозность. Добрый совет, хорошее слово сильнее всякой брани. Что касается обвинения в том, что у меня обедал Уборевич – враг народа, должен сказать, что у меня обедал командующий войсками округа Уборевич. Кто из нас знал, что он враг народа? Никто»[231].

Потом встал начальник политотдела 4-й кавалерийской дивизии Тихомиров и обвинил Жукова в неуважении к политработникам. Жуков якобы ответил, что действительно не уважает беспринципных, нетребовательных и мягкотелых.

«Откровенно говоря, для меня выступление. С.П. Тихомирова было несколько неожиданным. Мы работали вместе около четырех лет. Жили в одном доме. Как начальник политотдела и мой заместитель по политчасти он меня, безусловно, не удовлетворял, но в частной жизни, как человек, он был хороший во всех отношениях и ко мне всегда относился с большим тактом и уважением».

Пересказ этого эпизода кажется искренним. Жуков говорит, что был вынужден признать отдельные ошибки. Снова его обвиняли в грубости, снова он оправдывался. И главное, признал, что в то время считал Уборевича «врагом народа». В автобиографии, написанной 9 января 1938 года, он написал, что имеет «выговор от 28.1.38 г. за грубость, за зажим самокритики, недооценку политработы, за недостаточную борьбу с очковтирательством. Связи с врагами ни у меня, ни у моей жены не было и нет»[232].