Жуков. Портрет на фоне эпохи

Можно не сомневаться, что, когда маршал писал эти строки, он понимал, что пишет о том, каким он был тридцать лет назад, когда, подхваченный мощным вихрем, возникшим над РККА, начинал свой головокружительный взлет по карьерной лестнице. Его дочь Эра рассказывала, что это был для ее отца период, когда он больше всего читал. Среди авторов, чьи произведения он изучал, были Фуллер, Шлиффен, Фош, Лиддел Гарт[236], то есть в основном военные мыслители стран – наиболее вероятных противников СССР в будущей войне. В качестве заместителя командующего Белорусским военным округом Жуков отвечал за механизированные соединения. В случае войны он принял бы на себя командование главной ударной силой округа – смешанной конно-механизированной группой, предназначенной для проведения «глубокой операции». Также на него было возложено курирование формирования одного из четырех танковых корпусов[237] Красной армии, 15-го, и координирование учения сотен боевых машин и тактической авиации. Слабое развитие средств связи и неопытность командиров превратили в настоящую головоломку проблему координации в боевых условиях действий различных родов войск: пехоты, артиллерии, кавалерии, мотострелков, танков, инженерных войск, авиации поддержки, воздушно-десантных войск… Жуков, всегда охотно рассказывающий о собственных профессиональных достижениях, ни словом не обмолвился о результатах своей работы. Равно как и о летних маневрах 1938 года, хотя сообщал о результатах всех их начиная с 1925 года.

Столь же полное молчание хранит он и относительно тревоги в связи с событиями вокруг Чехословакии. В момент летнего кризиса 1938 года, поставившего Европу на грань войны, Главный военный совет РККА принял решение о преобразовании Киевского и Белорусского военных округов в особые – последняя стадия перед превращением их во фронты. В течение недели начиная с 21 сентября силы, равные 6 армиям – 90 дивизий, по подсчетам Джеффри Джокса[238], – в полной готовности к наступлению сосредоточены под защитой линии Сталина – комплекса фортификационных сооружений, возведенных параллельно границе. Эти соединения должны были прийти на помощь Чехословакии, в случае нападения на нее со стороны Гитлера. В армию были призваны сотни тысяч резервистов. Прежний кавалерийский корпус Жукова был выдвинут к польской границе в составе Бобруйской армейской группы, которой, надо полагать, командовал будущий маршал, если опираться на то, что он сам писал о своих новых служебных обязанностях: «В случае войны я должен был вступить в командование конно-механизированной группой, состоящей из 4–5 дивизий конницы, 3–4 отдельных танковых бригад и других частей усиления»[239]. Только в 1993 году, после рассекречивания документов Академии имени Ворошилова, станет известен размах советских приготовлений в 1938 году. Но в этих документах[240] ничего не говорится ни об уровне подготовки сосредоточенных соединений, ни об их маневренности, ни об их реальных боевых качествах.

Молчание Жукова, молчание документов Академии имени Ворошилова, по нашему мнению, можно интерпретировать только в отрицательном смысле: уровень боеготовности войск, собранных в Белорусском военном округе, был катастрофически низким. В Красной армии было больше техники, чем в любой другой армии, она имела исключительное теоретическое достижение – оперативное искусство,  – но ее ахиллесовой пятой являлся офицерский корпус. РККА походила на оснащенный первоклассным оборудованием завод, на котором горстка совершенно измотанных инженеров пыталась добиться эффективной работы от массы крестьян, никогда в жизни не видевших станков. В своих беседах с Константином Симоновым в 1965–1966 годах Жуков без околичностей заявил: «Если сравнивать подготовку наших кадров перед событиями этих лет, в 1936 г., и после этих событий, в 1939 г., надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок»[241]. Проблема низкого уровня готовности Красной армии находила свое отражение в донесениях иностранных военных атташе в Москве, которые все, за исключением американца Феймонвилла, считали, что Сталин не способен вмешаться в Чехословацкий кризис вооруженным путем. Эти суждения сыграли большую роль в оценке расклада сил, который Даладье и Чемберлен делали в Мюнхене[242].