Жулье. Золото красных. Выездной

Тут Настурция заметила краешек торчащей из сумки Рыжухи пачки с колготками; внезапность броска ошеломила даже железобетонно невозмутимого Мордасова. Притыка ухватила с торжеством и уже неподдельною злостью пачку и помотала сверкающим конвертом перед носом Мордасова. Рыжуха смекнула, что некстати встряла в противостояние корыстей и попятилась к двери. Мордасов скрытно колупнул колготные запасы Притыки, образующиеся из сдачи на комиссию интуристовскими переводчицами, и сейчас опасался, что всплывут его манипуляции с ценами.

Настурция засверкала глазом, колко, с нестерпимой яростью, так она отбривала неугодных кавалеров, проштрафившихся скаредностью или жлобским обхождением, и злобность блеска заставляла широкоплечих молодцев гнуть головы к земле и пятиться мелкошажно, не отдавая и себе отчета, что их неустрашимых по природе своей — заставляло пугаться.

— Почем слупил? — Настурция уперла руки в боки, притиснула Рыжуху под стенд с грамотами; вышло, что как раз из левого уха квасницы вылилась затейливая подпись по кремовому тисненному листу и, казалось, тряхни Рыжуху без жалости — из ушей у нее высыпится и еще много-много подписей, которыми можно украсить-уснастить разные грамоты от Москвы до самых до окраин…

— Почем слупил? — Не унималась Настурция и похоже собиралась начать карабкаться по телесам Рыжухи, чтоб добраться до бесстыжих глаз пособницы Мордасова в недобром деле, наносящем урон стараниям Притыки.

— Почем слупил?

Рыжуха партизанила безответностью и Настурция вмиг смекнула, что из квасницы каленым железом не выжечь признания в ущерб Мордасову; и лишний раз Притыка уяснила, что вес Колодца на площади намного превосходит ее собственный, надо б угомониться, упрятать гонор подальше, как товар никчемный, во всяком случае, в побоище за авторитет с Мордасовым.

— Схлынь, — едва сдерживая хохоток, одернул сотоварищницу Мордасов, ишь допрос третьей степени… учинила! оставишь нас без квасу, а до сезона дождей еще жить — месяц тужить…

Мордасова не раскочегаришь, ему все трын-трава, Притыка наползла на живот скупщицы колготок, напоминавший бочку, обтянутую дешевеньким ситцем и с яростью, таявшей, подобно маслу на растопленной сковороде, скорее по привычке пугать слабого выдохнула:

— Сниму твою курву с довольства! Без тряпья оставлю! Ей, небось, голяком сподручнее промышлять! — Уже неуверенно подытожила Настурция, потому что в последний год дочь Рыжухи чаще сдавала тряпье Притыке, чем покупала у нее. В пору вошла дочурка квасная, тоскливо подумала приемщица и сразу все стало противно и мелко: сиди себе здесь дурой-дурищей в кривобокой обшитой дранкой коробке, притулившейся к краю забытой богом площади не шибко важной станции и пересчитывай невозвратимые денечки собственных годов, а девиц пошустрее раскосые ухажеры улещают и водят кормить мясом бычков, чьи тушки везут самолетами из Японии, а при жизни тех бычков молоком отпаивают, как раз, чтоб дочь Рыжухи впослед отужинала приличествующим образом.

Мордасов чавкнул холодильной дверцей — на свет божий явил банку с персиками, из шкафа извлек две неказистые тарелки, одну склееную, с щербинками по краю, выловил два могутных персика, водрузил на тарелку и халдейски угодливо протянул женщинам.

— Прошу откушать по персику мира, вроде как замириться, женщины вы обе достойные и конфронтации на моей территории я не потерплю.

Настурция первой припала к персику, вымазав губы, одарила Рыжуху улыбкой прощения; квасница расправилась с персиком одномоментно, не испытывая недавних затруднений Мордасова, потому как щеки ее могли растянуться не только прикрываючи персик, но и арбуз средних размеров.

Мир воцарился уверенно. Колодец глянул на толпу у входа — после перерыва отщелкало минут двадцать — и побрел к дверному крючку.

Шпындро бездумно ворошил бумаги, будто на вкус пробовал резолюции, ток воздуха от вентилятора шевелил волоски на проборе. Филин при встрече сегодня утром кивнул вяло, мутно, по-рыбьи взглянул на подчиненного, Шпындро глотал слюну при мысли, что Кругов — опасный конкурент поглядывает на него с особым вниманием неспроста, Игорь Иванович допускал, что битва за выезд уже началась без объявления войны, началась с тайных разведопераций, с прощупываний и обходных маневров. Битвы эти изматывали донельзя, просушивали до песчаной пыли, будто прах на донце неглубоких колодцев в пустыне. Филин мог вести двойную игру, мог оповестить о забугорной вакансии и Шпындро и Кругова одновременно, в попытке потянуть из обоих. С момента намека на выезд стоило забрезжить отходному застолью, работа и вовсе прекращалась, не считая прихода и отсиживания на службе, остальное и без того не обременительное, только по первости суетное и будто бы неоглядное, переставало что-либо значить. Бумаг исторгалось столько по всяческим поводам, что даже призрака опасности быть пойманным за руку по причине безделья не существовало.