Жулье. Золото красных. Выездной

В кадрах водилась пугающая порода людей, смахивающих на Филина кряжистостью, наколками, косолапыми короткобедрыми ногами, но в отличии от Филина, поражающими еще сумеречностью, шутки здесь в обиходе не числились, королевствовало в заваленных папками кабинетах молчание и шорох бумаг.

Кадровики с вызванными не распространялись, не сверлили пронзительными глазами пришедшего, а раз припечатав взглядом — кто прибыл и как посмел нарушить важность течения дел неимоверных? — извлекали на свет божий дело: переворачивали страницы и молчали, молчали и переворачивали… и решали-то не они вовсе и до решения еще много воды утечет, но навредить могли, помочь вряд ли — да и кому взбредет в голову помогать? — но тягомотиной, нерасторопностью, мастерской чиновной затяжкой могли сгубить любого.

Пальцы-коротышки ласкали пронумерованные листы, как касаются струн или клавиш нежные пальцы виртуозов, но не в попытке исторгнуть звуки, а единственно желая нагнать страх, исторгнуть дрожь в напряженно сидящем через стол человеке, а тем самым доказать свою нелишнесть в этой жизни.

Шпындро не волновался. Дело держало на плаву уверенно, все в нем честь по чести: комсомольская юность с обязательным обиванием порогов молодежного райкома, овощные базы с распитием — впрочем не означенном в деле — на морозец; учебы актива за городом; не слишком деятельные, но изрядно шумные студенческие отряды; положенная учеба — языки, шлифовка профнавыков, первые робкие выезды…

На этих страницах не нашлось места ни Колодцу, ни пакетам с десятипенсовыми ручками, ни купле-продаже машин, ни консультациям Крупнякова, ни бурной коммерческой деятельности жены; с этих страниц Шпындро представал таким, каким его желали видеть — на памятник в рост еще не тянул, но строгость бюста на родине героя уже проглядывала.

Дело держало на плаву, слепое от рождения или ослепленное намеренно теми, кому Шпындро привозил и впихивал, поначалу смущенно улыбаясь, а позже даже с ледком во взоре: куда денутся, не откажут же, само в руки катит.

Кадровики тож люди и сумеречность их вовсе не означала: не тронь! не беру! я другой породы, вовсе нет, к ним требовался особый подход, вроде другой, — объездной — дороги, чтоб добраться в одно и то же место и Шпындро эту дорогу наездил давно и знал — препятствий не предвидится.

Обе стороны безмолствовали веско и, если бы молчание имело цену и могло экспортироваться, сейчас Шпындро и кадровик заработали бы стране немалую сумму поставкой молчального товара высокой пробы на мировые рынки.

Молчание кадровика поражало непревзойденной непредсказуемостью последующего шага и разнообразием мимических приемов, в гамме чувств, простирающейся от сострадания — оба понимали наигранного — до подозрений во вся и всем мощным тоном звучало вымогательство, как у каждого тертого чиновника воителя, прокемарившего годы и годы под время от времени меняющимися портретами.

Как и Филин, человек через стол от Шпындро ронял: му… бу… г-м… и прочие невнятные звуки, которые могли ничего не означать, а могли вмещать столь многое, что и подумать страшно. Уши Шпындро привычно вбирали нечленораздельное; Игорь Иванович сохранял спокойствие и старался смотреть на кадровика ласково, хорошо зная: чиновник только прикидывается, что ему безразлична физиономия сидящего напротив, а на деле исподтишка внимательно наблюдает за человеком, чья судьба на решающем перепутье.

— Му… — Шпындро закинул ногу на ногу.

— Бу… — Шпындро придвинул стул и распрямился.

— Г-м… — Шпындро сцепил пальцы и чуть склонил голову.

Кадровик дотащился до последнего листа, поднял глаза — Шпындро сиял приветливостью, впрочем, не забывая о почтении — ткнул в картонную обложку, закрыл дело, посмотрел на жирно выведенную фамилию, начальное «ша» которой напоминало вилы и снова начал листать с первой страницы.

Шпындро молчал, ему причиталось выслушать еще порцию или две му, бу и г-м; торопиться некуда, и Шпындро мысленно прокручивал акт передачи подношения фирмача, а также прикидывал, куда пригласить Настурцию, чтобы выглядело солидно и не слишком обременило финансово.

Наконец кадровик бегло пролистал дело, решительно захлопнул и одарил Шпындро специфической улыбкой, одновременно бодрящей и устрашающей — плод многолетних усилий. Шпындро улыбнулся по видимости радужно, кристально, без примеси угроз или двусмысленностей, что тоже давалось годами тренировок.

Кадровик поднялся, оторвался от стула и Шпындро, пожали друг другу руки и Шпындро заметил у основания толстого большого пальца кадровика такую же русалочку — сильно уменьшенную, совсем кроху — что предавалась безобразиям на груди Филина. Смешно: будто всех людей, от коих так или иначе зависел Шпындро татуировал один и тот же умелец. В благожелательности кадровика проглядывала немалая работа Филина, и Шпындро посетило облегчение: выходило, не зряшни его вложения и хлопоты.